2 Продолжение, часть 4. Предыдущие части: Часть 1 Часть 2 Часть 3
Ночью слышу всхлипы, тихие, задавленные подушкой. Потом в темноте различаю две фигурки, сидящие рядом на кровати. Два одиноких, заблудившихся в ночи совёнка. Долго ищу настройки, должен ту быть блок ночного видения, а краем уха ловлю отдельные слова, пацаны шепчутся совсем тихо, но даже эти обрывки их разговора ой как настораживают. …умирать… …самому страшно… ты мне делаешь, я тебе… …говорю, не почувствуешь, просто сон… что, хочешь так жить… …всё одно… позор… Наконец, включаю ночной фильтр, на постели, конечно, те самые цыплята, Стивен и Дэн, но разговор уже окончен. Пожалуй, завтра у сержанта не получиться развлекаться, посажу-ка я его наблюдать за стервецами…
Утром помощник заряжен по полной – не сводить глаз с парочки, особенно если отправятся в туалет, там у нас камеры нет. Меня же вызывает полковник. Как-то он мрачен, то ли накрутили хвост на совещании, то ли секретарша с утра не дала. Сажусь за длинный стол для заседаний, на жесткий стул – черт, у военных все по-уродски, нельзя даже удобное кресло поставить. Сам же начальник пребывает как император на роскошном кожаном троне. Он как бы подчеркивает наше неравенство, этот прием нам отлично знаком…
− Жду объяснений вчерашней выходки. И, хочу заметить, убедительных объяснений.
− Окей, но сначала один маленький вопрос. Эти мои подопечные, как они вообще попали в сюда?
− Прошли предварительное тестирование, как и все. К сожалению, ошибки при тестах случаются, не слишком часто, конечно… мы сейчас работаем, чтобы снизить количество брака, но… какое это имеет отношение к делу, черт возьми, Майк?
− Самое прямое. Есть в русском языке такое замечательное выражение – вешать лапшу на уши. Так вот, если хотите, чтобы я действительно вас работал, снимите с моих ушей эту развесистую лапшу. Переводя на доступный английский, перестаньте мне лгать. Эти дети не могли не под каким видом пройти ваши тесты, нигде и никогда. Так почему они здесь?
Полковник встает из-за стола и садится напротив меня. Уже неплохо, это сигнал к деловому разговору, выволочка, похоже, не состоялась. Маленький, но успех. Некоторое время мы молчим.
− Ладно, Майк, это один из наших секретов, но вы правы… кстати, молодец, что заметили. Так вот, как утверждают психологи, в любой группе людей должны быть парии, отверженные, выродки, которых пинают и унижают. Так было всегда, так было у питекантропов, в средние века, да и сейчас мало что поменялось. Вспомните врагов народа в вашей стране или же ведьм средневековья. У мальчишек это особенно сильно. Но мы не можем позволить себе отсеивать хорошие кадры, это слишком дорого. Поэтому заранее некоторое количество курсантов набирается для отсева… Отсев необходим, он необходим и остальным, тем, кто остается. Чтобы чувствовать свою исключительность, для поднятия патриотического духа, для единения. Понимаю, что вам может быть жалко этих мальчиков, но ведь если не они, то были бы другие. Только всё было бы куда болезненнее, так что это даже гуманная процедура, все же мы самого начала знаем, кто непригоден и можем как-то смягчить травму…
Полковник, похоже, успокаивает сам себя. И прикрывает подлость таким удобным словечком «отсев». Всегда у этих военных террористов не убивают, а ликвидируют, убивать могут только враги, уроды, нелюди. А у нас всего-то вполне благозвучный отсев…
− Смягчаете травму, поставив звезду позора на лоб?
− Не говорите глупости, − полковник поморщится, − это же пацанячьи байки. Конечно, никаких звезд никто не выжигает, мы не нацисты. После лишения чести мальчики направляются в специнтернат. Конечно, у них пожизненный гласный надзор, как у преступников, где бы потом не поселились – обязаны известить соседей. Так что уж лучше специальная закрытая школа, которая тоже содержится на деньги нашего ведомства. Конечно, жить с этим нелегко, все же позор нации, да и пути для карьеры у них закрыты. Но некоторые даже женятся. Что же, это вынужденная жертва, война есть война…
− Слышали уже, лес рубят – щепки летят. Есть один момент – такие мальчики сами по себе, без помощи взрослых, никогда не станут париями. Не тот тип психики. Их бы не стали травить, они же не претендуют на лидерство.
− Да, наши взрослые инструкторы получают соответствующее предписание. Я понимаю, что это выглядит не слишком красиво, но это жестокая необходимость…
На самом деле полковник отлично знает, что это свинство, и начинает злиться. На меня. Причем за собственную же подлость. Надо принимать меры.
− На самом деле мне плевать, хоть расстреливайте или сажайте их публично на кол…
− Отлично, тогда по делу. Нашли что-нибудь?
− Да.
− И что у нас не так?
− Всё. Проще сказать, что у вас так. Начнем с мелочей. Вся эта строевуха, «есть, сэр», «так точно, сэр»… для войскового училища в самый раз, но вы не морскую пехоту ведь готовите. Да их же невозможно отучить от манеры «сэркать», а вы хотите сделать беспризорниками, вольными пацанами, которые вообще не признают авторитетов, особенно взрослых. Ненавидят взросляков. Ваших там вычислят в пять секунд…
− Да, я это знаю, это наша беда. Но у нас почти тысяча пацанов, подростков, в самом кошмарном возрасте, в расцвете асоциальности, они просто пойдут вразнос без дисциплины…
− Кто вам это сказал?
− Что?
− Что подростки асоциальны?
− Это же прописная истина, в каждом пособии по психологии…
− Это такая же дурная легенда, как зависть к пенису и страх кастрации. Подростки просоциальны настолько, что взрослым и не снилось, просто вы не умеете с ними работать. Ладно. Дальше. Чему вы их учите? Я понимаю, что драться, стрелять и взрывать мосты очень полезные искусства, но не для вашей работы. А вот то, что они даже запреты в камеру пронести не могут, чай без кипятильника сделать не способны, это как? А перепилить решетку без инструментов? Да, это тюремные навыки, но им ведь там не по лесам шариться, им в подвалах обитать. И Россия – очень холодная страна, им даже не жить, им выживать придется…
− Да, тут вы правы. Ну что же, инструктор по тюремной жизни, у нас, пожалуй, уже есть… сделаете такой курс?
Конечно, это уже что-то, но тюремной жизни научить мальчиков может любой зек, для этого держать дважды пыжика никто не будет. Нет, полковник, я должен быть для вас не просто нужным, я должен стать незаменимым. Абсолютно незаменимым.
− Это, увы, не главное. Еще из мелочей – у них же совершенно американский менталитет, при котором любой взрослый, который по голове погладил – насильник и педофил. А в России им выживать придется только за счет взрослых. Иначе вышвырнут ночью на тридцатиградусный мороз, и прощай навсегда… Надо уметь крутить взросляками, обмануть, обвести вокруг пальца и вынуть все, что необходимо. Выпросить жрачку, напроситься на ночлег… Знаете, за счет чего выживали бездомные мальчишки 90-х?
− Знаю. Проституция.
− Нет. То есть, это было − как удел тех, кто не мог по-другому. А так − ловили на живца любителей детского тела, заводили в подъезд и грабили; обирали пьяных, напрашивались на ночевку, обкрадывали магазины, нанимались работать, просили милостыню… Да способов масса, из которых дать отсосать в туалете педику только один и далеко не лучший. Но все это не главное, это легко поправить. Главное проблема в другом. И решить ее будет нелегко.
Я делаю паузу, чтобы мои слова лучше запали, чтобы подчеркнуть финал нашего разговора, усилить его весомость. И получить то, что мне так необходимо. Наконец, полковник не выдерживает.
− Ну, я вас слушаю.
− Вы ведь отбираете сюда крутых ребят, лидеров, смелых, способных на мгновенные решения…
− Да, именно.
− Скажите, полковник, вы сами в детстве в бейсбол играли?
− У нас все дети в бейсбол играют…
− И как играли?
− Без особого успеха.
− В школе вас били?
− Бывало, конечно. К чему эти вопросы про мой нежный возраст?
− К тому, что вы мальчишкой не были альфа-самцом, но сейчас сидите в этом кресле. Биологию хорошо знаете?
− В рамках школьной программы, да и то многое забыл…
− Тогда позволите малюсенькую лекцию? Я все же биолог.
− Валяйте.
− Все люди делятся на две большие группы, в зависимости от того, что у них в кровь выбрасывают надпочечники при опасности. У одних это кортизол, гормон трусости, у других адреналин, гормон отваги. Адреналин заставляет бежать или драться, это гормон действия. Кортизол наоборот парализует, заставляет затаиться, спрятаться. Сюда вы набрали сплошь адреналиновых мальчиков, а кортизоловых отправляете в отсев, в биомусор, как ненужный хлам. Но раз природа создала трусов, они тоже зачем-то нужны. Ваши альфа-мальчишки обречены непрерывно кусаться друг с другом за то, кто будет вожаком, обречены непрерывно травить всех, кто слабее – ведь это же конкуренты. Группа альфачей вообще нежизнеспособна, они просто перегрызут друг другу горло. Я уже не говорю, что в парии, в отбросы всегда попадают тоже только адреналиновые пацаны и никогда – кортизоловые. Потому что первых сломать легко, они же гнуться не умеют. Зато вторых сломать пости невозможно. У кортизоловых даже состояние вынужденной беспомощности, которым ломают и взрослых агентов, вызвать трудно. Да и всегда ли надо мгновенно действовать? А если надо сначала подумать?
− К чему вы клоните?
− Вы же отправляете не одиночек, а группы. Мальчишки в группе должны не просто ладить друг с другом, они должны уметь слаженно действовать без командира, без вожака, а на такое способны здесь только мои подопечные. Собственно, сейчас они так и живут, я же выкинул к черту вашего надсмотрщика… Не задумывались, почему люди все такие разные, сильные и слабые, трусливые и смелые, тупые и сметливые? Всё просто – мы социальные животные, такие же как муравьи или пчелы. А ведь у муравьев специализация – есть воины, есть строители, няньки, фуражиры, разведчики. Так и у нас. Поэтому, если хотите составить хорошую группу, делайте ее из людей разного склада. Причем основные склады характера хорошо известны, их как минимум семь. И каждый в группе должен присутствовать. Это как на войне, где есть пулеметчик, есть снайпер, есть командир, а есть простой пехотинец. И еще. У трусов, у кортизоловых мальчиков есть много преимуществ. Они упорны, они готовы бороться со своими недостатками, они умны, они креативны, черт возьми. И в конце концов они добиваются гораздо большего, чем все ваши крутые мачо, способные только бить морды и трахать баб. А самое простое доказательство тому вы сами, и в школе вас били, и лидером никогда не были, но именно сейчас тут командуете вы, а не дуболом с пудовыми кулаками и одной извилиной под фуражкой.
Я замолчал, давая полковнику переварить услышанное. Маленькая, незаметная лесть тоже делает свое дело…
− Хорошо. Сделаем так. Забирайте свой спецконтингент и готовьте его к состязаниям. Если они проявят себя лучше, чем другие наши команды, что же, гарантирую вам должность в штате училища. Если нет, вернетесь в свою уютную камеру в Аризоне.
Этого я и добивался.
− Полковник, только договоримся, в мою работу грязными лапами не лезть, дать мне полномочия готовить пацанов так, как считаю нужным. Сколько человек в ваших командах?
− Стандартный взвод – 10-15 человек, в команде от взвода семь.
− Отлично. И еще, мне нужны полномочия. Например, пошить для моих пацанов специальную форму. И обещание, что они в любом случае не будут на этой вашей процедуре лишения чести. Даже если проиграют. Или же если я кого-то из них выгоню…
− Окей. Дайте вашу карточку.
Полковник мудрит некоторое время с компьютером, переписывая данные на этом моем пропуске и удостоверении личности одновременно.
− Держите. У вас сейчас все полномочия моего заместителя. Только не злоупотребляйте. Кстати, донесение о любых ваших действиях с использованием этой карты автоматически отправляется сюда. Так что я буду в курсе. Это так, на всякий случай.
− Тогда мне нужны и погоны потяжелее, не сержанта и даже не капитана.
− Получите подполковника. Устраивает?
− Вполне. А еще мне нужно нормальное помещение и помощник.
− С помещением – пожалуй, семнадцатый блок, там и свой спортзал, и класс для занятий. Он как раз свободен после ремонта, можете заезжать хоть сегодня. А насчет помощника… кого-то уже присмотрели?
Мне без разницы, кто из американских балбесов попадет под мое начало, но лучше уж иметь дело со старыми знакомыми. Поэтому прошу сержантика со спецблока, до сих пор не могу упомнить его имени. Он мне назвался при знакомстве, но убей бог, склероз. Забыл, а переспросить как-то и неудобно. Выясняется, что зовут его Патрик, этнический немец, кстати. Значит, должен быть аккуратен. И будет благодарен мне, что избавил от нудного ежедневного сидения за экраном. Полковник против кандидатуры сержанта не возражает.
− Разрешите идти, гражданин начальник?
− Валяйте. Но смотрите, если все окажется обычными интеллигентскими сантиментами, чтобы уберечь нескольких приглянувшихся пацанов от списания… Так вот, тогда я разберусь не только с вами, но и с ними, всё как положено.
Я отправляюсь в ателье и договариваюсь на пошив формы. Некоторое время гадаю, какой цвет выбрать. Здесь принят обычный зеленый полевой камуфляж, но мои-то должны отличаться. Чтобы сразу у всех остальных пацанов этой шарашки потекли слюнки. Черный слишком напоминает американскую полицию, синий – детсадовский, голубой камуфляж – любимая униформа тюремщиков. Останавливаюсь на золотисто-песочной форме колониальных войск, что-то есть в ней от дальних странствий и южной экзотики. Придумываю даже хитрый погон, который крепиться на одно плечо, и еще всяческие роскошные нашивки. Пожалуй, романтика киплинговских солдат требует трубачей и барабанщиков, так что и аксельбанты понадобятся. Обещают сделать все до завтра, если пришлю им старую форму снять мерки. Требую для всех пацанов нормальные купальные плавки, чем повергаю в ужас и смущение весь швейный коллектив: в Америке-то купаются в шортах, а наши плавки носят только геи. Однако же мальчикам надо привыкать к российской одёжке. Приходится провести ликбез о странных национальных обычаях моей родины применительно к плаванию. Заодно получаю два комплекта погон для себя. Погоны прячу в карман – пришивать рано, час икс у меня запланирован на завтра.
Потом отправляюсь в магазин и покупаю плохонькую гитару. Ничего, сойдет и эта, не Моцарта играть собираюсь.
Спускаюсь к себе в спецблок, пока меня не было, приволокли еще одну пичугу – смуглого, скуластого пацана с темными, раскосыми глазами и жесткими черными волосами – по виду выходца откуда-нибудь из далекого Таиланда. Мальчишка выглядит затравлено, у него пока шок. Что же, семь человек – идеальная группа, конечно, хорошо бы почитать сначала личное дело… Но брать придется, конечно, всех. Сержант удивленно таращится на музыкальный инструмент. Потом сообщает, что у нас ЧП. Дэн вскрылся, то есть порезал себе вены. Оправдывается, что всё произошло мгновенно. Только увидел, как ночная парочка нырнула в туалет и ринулся в камеру. Пока открыл дверь и решетку, пока вышиб хлипкую дверцу сортира, там уже всё в кровищи. Мальчишки достали лезвие из карандашной точилки (нефиг было им вещи отдавать) и резали руки друг другу по очереди. К счастью, Стивен толком пораниться не успел, грохнулся в обморок от вида крови. Дэна, этого маленького негодяя, конечно, быстренько перебинтовали, дали дубинкой по заду и за ноги пристегнули браслетами к стойкам кровати. Стивен пристегнут тоже, только за руки. Сержант негодует, обещает не отстегивать до самого завтрашнего торжества, пусть мелкие подонки гадят под себя. Я выслушиваю рапорт, хвалю помощника за оперативность, он расцветает улыбкой. Ждал, видимо, нагоняй. Пока о его новом назначении молчу. Отправляю отнести пацанячью форму в ателье, велю не появляться до завтра. Затем иду в камеру и отстёгивать заговорщиков.
− Пацаны, давайте договоримся. Мне следить за вами недосуг, судно и утку подавать тоже без интереса. До завтрашнего утра никаких самоубийств. А если не передумаете, завтра сам подарю вам по веревке и куску мыла. Обещаю.
− Честно подарите?
− Клянусь!
Вижу, что второй раз им уже не хочется. Известно, что каждый самоубийца где-то очень глубоко надеется на спасение. Одно дело перерезать вены, при этом почти наверняка кровь остановят и доктора позовут. А совсем другое – если навернячок, еще веревочку поднесут и табуретку подставят…
На вечер у нас запланирован праздник. Организовывать детские праздники – это мы мастера, это мы хорошо умеем, слава богу, опыта не занимать. А здесь маленький праздник это вам не на воле, где ребятишки давно привыкли к подаркам и развлечениям. Здесь он в душу западет навсегда, еще старичками меня вспоминать будут...
Вечером после ужина начинается главное действо – я прихожу с тортами, подарком, кружками и чаем. Специально в одной рубашке, пусть форменной, но без погон, с закатанными рукавами, чтобы подчеркнуть свою «домашность» и сделать наше общение менее официальным. Разрезаю торт, наливаю чай и сообщаю, что будем праздновать день рождения Стивена Клэя. Пацаны, как говорится, в ахуе – такого тут не принято. Да и про дни рождения друг друга они не в курсе. Внедряю русский обычай драть уши, а потом «на вырост» «показываю Москву», то есть сжимаю голову Стива ладонями и начинаю его поднимать на последний, двенадцатый счет. Он не ожидает, но нормально вцепляется в мои руки, взлетает над полом, смешно дрыгая ногами и хихикая. Весу в нем совсем нет… то же мне, солдат действующей американской армии. Еще и крови боится…
Садимся за торт, предварительно сдвинув не привинченные к полу шконки и положив между ними снятую с петель металлическую дверцу от стенного шкафа в качестве импровизированного столика. А потом приношу гитару, они слушают наши русские песни, весь этот околотуристический бард, от «солнышко моё» до «изгиб гитары желтой», и ахуевают еще раз, в Штатах такого нет и не было. А русский ведь для них практически родной язык…
Страшные истории само собой, зажигаем свечку, и тут мальчишки с удовольствием вспоминают свое бойскаутское прошлое, их ассортимент – зомби и восставшие мертвецы, всякие Фредди Крюггеры и Ганнибала Лекторы, особенно нравится им всякая жуть про маньяков, здесь уже не сказка, всё подается как реальность, как рассказы, услышанные от очевидцев. Пацаны оттаяли, а Микки вообще держит меня за рукав, короче, все больше они походят на наших, таких знакомых, совсем обычных мальчишек.
И начинается самый кайф, самое клёвое, самое потрясающее, что бывает в жизни взрослого – разговоры с пацанами за жизнь, первые размышления о странном устройстве этого мира, и, конечно, первые откровения, первые рассказы о себе, честные, доверчивые, и так этой доверчивостью подкупающие, что кажется просто готов раствориться в волне непонятных, горячих чувств к этим волшебным существам, так непохожим на тех, кем им предстоит стать всего через три-четыре коротких года…
− А мы на рыбалку с дядькой Фредом поехали, ну мамин брат, он рыбак вообще пиздец… ну и ловим форель, у него уже три, а у меня ничего, и вдруг как схватит, дернет, так я прям с камня головой вниз в ручей… Потом откачивали, сушили…
− Мы в большой каньон рванули, ну и посреди пустыни двигатель заглох, а никого нет, и мобила не ловит не фига. Час сидим, два, три, жара же, все мокрые, а пить уже нечего, всю колу ужрали давно. И тут едет тарантас, смотрим, а в нём гроб с покойником…
− Секвойи – такая штука, видел кто? Там верха вобще не видать, а в дупло на машине заехать можно… я увидел, вобще потерялся, такой маленький, а ей шесть тыщ лет. Еще при римлянах росла и мамонтов видела, наверно…
− Не, мамонты раньше повымерли, я читал, их первые люди перебили, что в Америку пришли через этот, как его, Берингов пролив. Тока там и пролива никакого не было, а были льды, а в тех льдах коридор, вот по нему они и шли…
− Жаль, что их всех убили. А так бы клево – на велике едешь, а навстречу – мамонт…
− Ага, он бы тебе показал, он так бегает, на мотоцикле не оторвешься...
− Не, мотоцикл быстрее, а он 40 км…
− Ну, ты на велике и 40 км не дашь…
− Мамонты, они добрые были, людей не трогали. Вот их и перебили…
− И чего всех добрых всегда перебьют, а злые всегда себе живут хорошо? Был бы я бог, у меня бы по-другому было…
− А ты помолись, говорят если как следует помолиться, помогает…
− Я сколько молился, чтобы не списали, а ему все равно. Не, ему до нас по барабану. Мы как муравьи, хочет – наступит…
Потихоньку начинает наваливаться реальность, они тухнут, как догорающие свечки, ужас завтрашнего дня все ближе – только ночь, и всё. Понятно, никто спать не хочет, это моментально приблизит завтрашнее, страшное, закрыл глаза и вот оно уже рядом. Завожу разговор о будущем, и это самое горькое – позорный возврат домой, позор в школе, позор на улице, позор навсегда.
Стив уверен, что дома его не примут, у него большая семья, братья и сестры, родителям есть кого любить. Микки думает наоборот, что его из дома не выгонят. Однако тоже собирается в специнтернат, пацаны пытаются у меня прозондировать, что это за заведение. Честно говорю, что не знаю, однако вряд ли сильно отличается от стандартных тюрем для американских малолеток. И тут Дэн объясняет, что их будут судить, так как предательство – уголовное преступление, которое по американским законам тяжкое, и детей тут приравнивают ко взрослым, как за убийство, если им исполнилось двенадцать. А им исполнилось, последним, оказывается, был Стивен. Если бы лишение чести прошло вчера, он бы суда избежал. Поэтому из училища их повезут не домой, а в федеральную тюрьму, а потом отправят по детским зонам Америки, и хорошо тем, кто попадет в исправительные центры, но скорее всего это будет Лунная Долина…
Интересуюсь, чем эта долина знаменита. Оказывается, там содержаться не только подростки, но и взрослые. И что там делают изголодавшиеся по бабам взросляки с малолетками, вполне понятно. Далее следуют технические подробности, которые на всех действуют уже вовсе угнетающе – некоторые уже потихоньку начинают плакать, причем Микки в мой многострадальный рукав… Не уверен, что все Дэновы страшилки – всё правда, но тюрьмы для детей здесь – увы, печальная реальность. А пацаны переходят к теме загробной жизни. Как-то она их слишком интересует. Стивен теперь уверен, что если убить себя, то точно попадешь в ад. Ад в их представлении, видимо, не шибко отличается от здешней реальности. Рыженький со смешными веснушками, его так кстати зовут Том, оказывается атеистом. Как ни странно, небытие пацанов привлекает больше, чем загробная жизнь. Но тут тихий, светлоголовый мальчик рассказывает «взаправдашную» историю про приведение собственной бабушки, которое он точно видел ночью в саду. Мальчишки требовательно смотрят на меня, похоже, я должен выступить арбитром в споре о существовании потустороннего мира. Меня же занимает другое – объявить ли им радостную весть сейчас или подождать до утра. Решаю сейчас, градус уже самое оно, пожалуй, к утру они перегорят. Да и кто знает, вдруг еще кто-нибудь из них решит избавиться от завтрашней процедуры самым простым способом и не потерпит неудачу. Пожалуй, после этого будет бессонная ночь, шквал радости, но у меня она так и так намечается однозначно без сна.
Говорю, чтобы пока не ложились, а то у меня еще маленький подарок всем. Воспринимают кисло, как попытку подсластить на минутку горечь завтрашней пилюли. Выхожу, быстренько приделываю свои шикарные погоны к кителю, теперь я должен появиться во всей красе. Когда вхожу обратно в камеру, пацаны при виде моих роскошных звезд подскакивают и вытягиваются – срабатывает глубоко вбитый условный рефлекс. Дэн даже пытается сдать что-то вроде рапорта, но я махаю рукой и сажусь на свое прежнее место. Теперь уже никто не пытается держать меня за рукав, наоборот, они отстраняются, им неуютно быть рядом со старшим офицером. Вот так, без всякого усилия, две звездочки на плечах воздвигают между нами почти непроницаемую стенку. Конечно, одно дело заштатный воспитатель, решивший скрасить унылый вечер обществом пацанов, и другое – подполковник армии США, один из самых высоких здесь офицерских чинов.
Держу маленькую речь. Говорю, что я никакой не воспитатель, а набираю секретную группу особого назначения для особо важного задания. Группа будет состоять из добровольцев, но кандидатов отбираю лично из тех, кого считаю более способными. Они не вполне понимают, зачем я всю эту лажу им пронес. Доходить начинает только как я приглашаю их к себе в группу…
Мальчики затихают. Потом Стив спрашивает – и что, нас тогда не спишут? Я говорю, что нет. Но мы же отребье, трусы, предатели… Я говорю, что они мне и такие вполне годятся. Они молчат, не верят, видимо, воспринимают всё как розыгрыш, жестокую игру, хитрое издевательство, которое очередной взрослый подлец замыслил совершить над ними, уже почти полностью бесправными и беззащитными. От только что возникшего доверия не остается следа, пацаны смотрят откровенно враждебно. А я-то, наивный, ожидал радостных воплей и всеобщей свалки. И не вполне понятно, что же тут делать… Хорошо же им досталось в этой жизни, беднягам. Кончается тем, что даю им времени подумать до завтра. Добровольно значит добровольно, решение каждый должен принять сам…
До утра кемарю за пультом, накачиваясь черным кофе и проклиная себя за то, что так неосторожно отпустил этого чертового Патрика, любителя борделей и тотализатора. К счастью, ночь прошла без приключений, а прямо перед завтраком Патрик приволакивает охапку новенькой формы. Всё-таки американцы – отличные работники, этого у них не отнимешь. Сержантик, правда, тоже в полном недоумении. Разъясняю ему ситуацию, он, в отличие от мальчишек мне верит. Велю переодеть пацанов, и форма на них таки действует, в глазах появляется еще не радость, но основательная надежда…
Отправляю их под командованием сержанта в столовую, он это сделает лучше, а то я даже не очень знаю, где тут у деток блок приема пищи, сам-то питался на офицерском этаже. Они идут почти аккуратным строем, вся семёрочка, шикарные в новой форме, впрочем, идут не очень бодро, явно подозревают, не веду ли их обманом вновь на гражданскую казнь. И лишь у столовой приободрились, подтянулись, шаг стал ровным и чуть ли не парадным. В столовой мы производим фурор, все замирают и буквально едят нас недоуменными глазами…
После завтрака приказываю собирать вещи, нам уже подготовлен 17-й блок в жилом отсеке. И лишь когда заходим в новые апартаменты, наконец происходит то, чего я так ждал еще вечером – взрыв неуправляемого счастья, стойки на голове, индейские вопли, прыжки и драки подушками… Даже сержант всё понимает и не пытается наводить дисциплину, в результате достается и нам целая гора пацанячьих объятий. Мой помощник глупо улыбается, похоже впервые до него дошло – главный кайф вовсе не в том, чтобы мальчишек строить и лупасить дубиной… Ничего, я и из тебя, милый Патрик, дуболом американский, заправского неформала сделаю… будешь у меня с пацанами песни петь у костра. Помнится, еще в России, и даже еще в Советской России, проводили мы районный турслёт. Дали нам в охрану наряд милиции, простых ППС-ников, привыкших только руки заламывать и по головам алкашей настукивать. И до чего же были счастливы эти простые деревенские парни окунуться в нормальную жизнь ребятни, с каким энтузиазмом рубили дрова и варили пацанам суп. Так что у тебя, сержантик, еще всё-всё впереди…
Роман Бориса Сатарова "Зеркала на дорогах", продолжение: Извержение вулкана счастья стихает...
