0
Глава 2-я Читать начало...>>
Я понимаю, когда мы в коридоре встретили первых бойцов. Они вытянулись в струнку, аккуратные, подтянутые, в ладно сидящей американской форме, непривычно белые – ни одного негра. Мальчишки лет двенадцати. А пахло, как когда-то говорили наши вожатые, пионерами. Такой запах был в детских домах и пионерских лагерях, так пахнет сырое белье, пропитанное детским телом и детским потом… Запах тоски и расставаний…
Кабинет начальника, впрочем, как и весь офицерский этаж, благоухает обычной американской чистотой. Запах черного кофе и сигарного табака смешивается с легким ароматом хороших духов секретарши.
− Виски не предлагаю. Пейте кофе и слушайте…
Я пью черный, горький напиток и внимаю полковнику. А он говорит, четкими, ясными фразами, он отлично владеет искусством излагать мысли точно и последовательно, и сейчас восполняют те 25 лет, на которые я выпал из жизни цивилизации. И, надо сказать, на мой взгляд эта цивилизация шагнула совсем не в ту сторону…
−…Мы ошиблись. Может быть, помните эксперименты с клонированием и генной инженерией? Которые были запрещены во всех цивилизованных государствах, как нарушающие принцип божественности человеческой души?
− Запрещены всюду, кроме Кореи и Китая…
− И Японии... они пошли биологическим путем, мы – техническим. Соединение мозга и компьютера у нас, превращение мозга в биокомпьютер у них. Они создавали искусственных людей. А потом и нелюдей. Новый вид человека, если, конечно, это вообще люди. Там в геномах, говорят, понамешано от всего животного мира. От медведей, змей и муравьев… может быть, даже растений. Впрочем, это больше легенды, толкового анализа мы не делали… просто ни одного монстра в плен живьем захватить не удалось, а после смерти их гены моментально разрушаются.
− Почему у вас дети? Ведь такое уже было – кажется у нацистов. И ничем хорошим не кончилось.
− Современная война требует не физической силы, а способности к обучению, умения управлять электроникой и моментальной реакции. Во всем этом дети намного превосходят взрослых…
− Мораль и этика, похоже, вас не волнуют…
− Волнуют. Но когда жизнь нации под угрозой, увы, иногда не до морали. Лучше пожертвовать малым, чем всем. Вы просто не понимаете. Мы обречены и, в первую очередь, наши дети.
− Что там происходит?
− А мы толком не знаем почти ничего. Агентурных сетей больше нет, агентов раскрывают все теми же биологическими методами. Спутников-шпионов тоже нет, их сбивают. Спутник, знаете ли, совершенно беззащитен в своем далеком космосе. Гражданские самолеты больше не летают, сами видели. Военные тем более. Интернет отключен. России нет, Европы нет. Есть Африка и осколки мусульманского мира. Но и им осталось недолго. Мы живы только потому, что за океаном.
− И как вы собираетесь внедрять малолетних диверсантов, коли их моментально раскрывают?
− У взрослого шансов нет, просто потому, что нужны документы, это теперь биометрический паспорт, он зашит прямо в геноме. Коренное население… Взрослых то ли уничтожили, то ли загнали в резервации. А вот дети… Там огромная беспризорность. Фактически все эти территории населены в основном детишками. Точнее, стаями детишек, а может быть – даже племенами. Детей ОНИ не уничтожают, даже подкармливают, гуманизм, что ли, у них какой-то… Или же планируют их потом переделать под себя. Берегут материал. Мы не знаем. Но очень хотим узнать.
− И вы намерены…
−Да, внедриться в этот мир диких детенышей. Собственно, мы начали не сегодня, а больше года назад. Послали уже 18 групп.
− И как результат?
− В том то и дело. Никто не вернулся. Почти никто. Нет, их даже не раскрыли, не в этом дело. Мы тоже не идиоты, нашего агента в плен не взять… Но факт есть факт. Что-то не так с подготовкой, где-то мы очень серьезно ошибаемся.
− Зачем вам я?
− Вы работали с детьми там. Я много прочел о советской педагогике, конечно, не ваши русские агитки. Но в 70-е годы прошлого века было совместное исследование нашими и вашими психологами. А потом была издана книга Ури Брофенбреннера… Короче, Майкл, я вам даю все полномочия – приглядитесь к нашей школе, нашей системе преподавания, может быть, что-то нащупаете… Свежий взгляд. У нас в любом проекте есть такая должность – адвокат дьявола. Человек, который ищет недостатки. Считайте, что вы на должности такого адвоката. Вот, кстати, пропуск, с ним вы сможете пройти почти везде. Такой есть только у меня как начальника всего этого заведения…
− А вы в курсе, за что меня посадили?
−Да. Я очень внимательно прочел ваше дело, не беспокойтесь.
−Ну, раз даже это вас не смутило, видно дела совсем плохи…
−Это одна из причин, по которой вы здесь. Знаете ли, мы, разведка и нам плевать на пропаганду. Поверьте…
− И кто я тут официально?
− Да, я вас оформлю куда-нибудь, зарплату получите вполне приличную. А пока вот талоны на питание и на форму…
− Форма обязательна?
− Ну, иначе на вас будут смотреть как на белую ворону. Излишнее внимание вам вряд ли нужно…
Две недели брожу по этому странному заведению. Пропуск действительно уникальный – пока еще не нашел двери, которую бы не смог открыть. Устроено просто – карточка, в которой записан мой отпечаток пальца. Сначала прокатываешь ее через замок, потом прикладываешь палец к детектору. Кстати, детектор заодно определяет, что палец от живого человека. Полковник про меня как бы забыл на время, ждет, наверно, гениальных озарений…
Забавно здесь все устроено. Школа эта – целый подземный городок, лабиринт коридоров, залов, почти настоящих улица, с площадями, магазинами, развлечениями, даже парком аттракционов. Все это раскидано на разных уровнях, впрочем, сами кадетики не допускаются почти никуда. Их этаж действительно уныл и похож на затрапезную совковую действительность времен развитого социализма. Видимо, пацаны приобщаются к будущим реалиям. Чуть-чуть напоминает тюряжку, или, точнее зону. Всюду строем, всюду вместе, свободного времени по минимуму. Раз в неделю, если не провинился, уик-энд на развлекательном уровне, где все по-американски сверкает чистотой и огнями. Офицерский этаж вполне себе хорош, но не роскошен. Комнату делю с каким-то мрачно-веселым типом из ихнего спецназа. Но с вопросами этот тип не пристает, такое здесь не принято.
Да, еще у всех нас бэйджики, америкосы их всегда обожали. У меня значится старший инспектор, поэтому могу присутствовать на любых занятиях. Что и делаю каждодневно. Однако бэйджик ношу в кармане, это дает большое преимущество. Все гадают, кто я…
Что ж, типично американская школа, только с военным уклоном. Все выпендриваются, соревнуются, хотят быть крутыми победителями. Как ни странно, довольно много драк, и это не то, чтобы не преследуется, но как-то смотрят тут на драки сквозь пальцы. Мальчишки должны драться. Должны становиться лидерами. Как-то застал одну, где двое воспитывали третьего, растрепанного и перепуганного. Как это бывает обычно, в туалете – там нет камер наблюдения. Хотели пацана окунуть головой в унитаз. Вмешался – и на меня взглянули, как на идиота. Для них это было совсем странным, в том числе и для несчастной жертвы. Но разошлись послушно – моя форма без погон их смутила. Это очень здорово – не иметь знаков различия. Все в недоумении, ведь могу оказаться кем угодно – от уборщика до генерала.
Видимо, все здешние пацаны прошли суровый отбор перед зачислением. Такого количества крутняка встречать раньше не доводилось. И еще. Их довольно часто тусуют, нет никаких устоявшихся рот, взводов, коллективов. Месяц, два, вроде все только-только притерлись, и начинай утверждать свой авторитет в новой стае малолеток с нуля. Спросил, зачем так. Ответили, что иначе будет большой отсев. Ведь в любой группе должны быть как лидеры, так и парии. А при постоянных перетусовках роли меняются. Что же, разумно, во всяком случае не надо ломать голову над отношениями, над тем, чтобы сильные не слишком зажимали слабых. Черт, сколько сил мы отдавали когда-то построению отношений даже в таких вот временных группах. Здесь этим не заморачиваются. Здесь каждый мечтает стать элитой хотя бы на месяц, чтобы ощутить власть над другими, которые будут бояться, заискивать, которых можно безответно пинать и оскорблять... Здесь учатся завоевывать лидерство любым путем. Выплывать на самый верх. Оттого и драки…
В общем, ничего нового, все это привычно по американским киношкам о детках. Сегодня, правда, несколько удивился. Был на уроке спорта, играли там в баскетбол. В игре мальчишки действуют жестко не только по отношению к противнику. Свои огребают еще больше за любой неловкий пас. Один пацаненок как-то сразу привлек внимание, даже не понял сразу чем. Потом разобрался – он совсем не орал на других. Пожалуй, вначале даже играл неплохо, но его стали клевать, а он не отклёвывался. И вскоре превратился в деревянного человечка с негнущимися ручками-ножками, понятно, что не мог найти себе места на поле. Собрал сначала все маты, потом его товарищи потребовали убрать его с поля вовсе.
В зале была только одна скамья, и мы оказались соседями. Смотрю – в глазах слезы. Пацан на грани. Если пожалеть, то разревется сразу… Потом они отрабатывали прыжки, и деревянность у пацана осталась. Тренер его тоже клевал вовсю, с каким-то даже особым удовольствием и напором. Кончилось слезами и вылетом с урока. Кажется, тренер остался этим очень доволен. Как хорошо проделанной работой.
Утром меня взывает полковник. По дороге судорожно придумываю, что ему сказать, какой лапши навешать. Как запудрить мозги и показать свою полезность. Но разговор идет о другом:
−Майкл, к нам завтра наведается комиссия сената. Куча гражданских идиотов, но с ними надо ладить, увы. Вы здесь по моей личной и не совсем официальной инициативе, комиссия о вас знать не должна. Поэтому будьте на своем рабочем месте…
−А где мое рабочее место?
−Вы зачислены воспитателем в 32 блок, кстати, формально должны и проживать там же. Пожалуйста, переселитесь, это примерно на неделю, надеюсь, не дольше. Да, и зайдите за зарплатой, это седьмой блок. И еще… пришейте, все же, погоны.
−Окей.
−Что-нибудь уже накопали? – полковник спрашивает как бы между прочим.
−Что-нибудь да.
−Отлично. Тогда после комиссии побеседуем.
−А в чем моя работа на это время?
−32 блок для спецконтингента. Те, кого списали из школы за профнепригодность. Так что можете особо не переживать. Делать совершенно нечего, там, так сказать, отбросы… Есть помощник воспитателя, собственно все это время он и работал. И будет работать дальше… Просто отдохните эту недельку. Почитайте, посмотрите, просветитесь, как мир изменился за эти годы…
З2 блок я ищу долго, так как он в самом укромном месте, да еще и за безымянной дверью. Короткий коридор, за которым оказывается настоящая маленькая тюрьма. Решетка, еще одна. С одной стороны двери в две камеры, обе на замке. С другой – моя комната. Экран наблюдения, за которым никого нет. Даже поразительно, очень на Америку не похоже. Зато так напоминает мою Родину.
Конечно, с любопытством созерцаю этот самый экран. В комнате – четверо мальчишек. Трое выбриты наголо, тихие, будто раздавленные жизнью. Четвертый постарше, с белобрысыми патлами, валяется в койке с книжкой. Лысенькие сидят на табуретках – деревянные истуканчики, цыплята, ручки вместе, ноги сжаты, кажется, им хочется совсем не занимать места, превратиться в неприметную часть обстановки. Белобрысый развалился свободно, лениво… Все, в общем, ясно. Старший камеры.
Телика у пацанов нет, развлекух тоже никаких. За те полчаса, что я просидел в удобном кресле за пультом, белобрысый изволил снизойти до партии в шахматы с одним из истуканчиков. Понятно, истуканчик проиграл…
Приходит сержант, у американцев это очень престижный чин. Оказалось, он и есть мой помощник, назначенный сюда за какую-то провинность на полгода. Два месяца уже отбыл. Работа на редкость нудная, смотреть весь день в экран за этим биомусором, но можно, конечно, особо не утруждаться, эти придурки даже не дерутся. Сержант настроен поболтать, и мы трепемся про его не слишком интересную жизнь в маленьком городке, про бейсбол, в котором я ничего не смыслю, и про американский футбол, в котором я не смыслю точно также. Оказывается, он тут один вообще, и потому толком никакой жизни, ни поговорить, ни выпить. Предлагаю, что подменю его на недельку, пока не закончится вся свистопляска с комиссией. Он счастлив и благодарен, хлопает меня по плечу и обещает бутылку виски. Но забочусь-то я о себе – проводить долгие дневные часы вместе с этим питекантропом совсем не воодушевляет.
Странно, что после 25 лет одиночества меня совершенно не влечет общество. Разговоры людей кажутся пустыми и бессмысленными, интересы – мелкими, поведение напоминает стаю обезьян. В тюрьме долгие часы мы читаем и думаем – собственно, а больше там и делать нечего. Видимо, в результате становимся законченными мизантропами и человеконенавистниками. Голый двуногий примат перестает будить хоть какие-то добрые чувства… Лучше бы меня взяли в зоопарк ухаживать за утками, толку было бы больше. Забавное словечко употребил мой молодой собеседник – биомусор. Пожалуй, да, человечество давно превратилось в паразитов на многострадальном теле нашей несчастной планеты. Может и хорошо, если это общество, наконец, пожрут азиатские монстры.
Конечно, за эти две недели я кое-что прочел из работ, изданных за 25 лет. Но узнал на удивление мало. Азия начала отгораживаться, причем как раз после европейской компании против экспериментов над человеческими эмбрионами. Да и вообще, китайцы и японцы со своей древней культурой никогда не считали нас ровней. Мы были лупоглазыми варварами, выскочками, плебсом, нам вежливо улыбались, но никогда не подпускали близко, не делали ни друзьями, ни даже соратниками. На 250 миллионов японцев был всего один миллион приезжих… Они не пускали нас и в свою культуру, не давали навязывать наши европейские идеи и ценности, которые мы полагали общечеловеческими. Мы были чужаками.
Собственно, ни войны, ни конфликта бы не было, но в какой-то момент Америка начала очередную компанию нравственности, в которой досталось Японии за малолетних проституток, продажу порнухи детям, лоликоны и шотаконы, детское мороженное и леденцы в виде пенисов. Очень вежливо и с улыбкой американцев попросили оставить Страну Восходящего Солнца в покое. Не оставили. Кончилось все тем, что в Японию и вовсе перестали ездить – ну ведь волей-неволей там увидишь этот чертов лоликон, а по нашим пуританским законам само лицезрения таких картинок, пусть даже не намеренное, случайное лицезрение, все одно преступление. Это русские к законам всегда относились с презрением и пренебрежением. Американцы закона боятся, трепещут перед ним. Затем началась компания против спутников-шпионов. В общем, небо было расчищено, каждая страна получила право на космос над своей территорией.
Ну а дальше все сделали мусульмане. Местные мусульманские войны выкинули миллионы беженцев в Европу. Потом джихад стал уже совсем не местным. Собственно, страны Европы как-то сами собой потихоньку стали превращаться в Сомали, в территории без государств, заселенные народами, племенами, диаспорами, которые жили вовсе не мирно.
В то же время на Востоке появляется Азиатский Союз, сначала из Южной Кореи, Японии и Китая, но потом моментально вобравший в себя всех от Вьетнама до Таиланда. Азия наводит порядок в Европе, ко всеобщей радости обывателей и всеобщей ненависти террористов, объявивших очередной джихад. Но китайцы с японцами – это вам не европейские амебы и даже не израильский Моссад. Самураи все же. Порядок наведен быстро и жестко… Вот, собственно, мир стал таким, как сейчас.
Противопоставить Азии что-либо существенное уже было невозможно. Атомные бомбы стали бессмысленны – спутниковые системы способны обезвредить любой предмет в воздухе задолго до того, как он пересечет границу.
Это тем более просто, ведь теперь не было самолетов. Скоростное подземное сообщение во много раз безопасней, быстрей и дешевле. Самолеты изжили себя по трем простым причинам. Озоновый слой, дороговизна нефти, ну и желание всех иметь действительно чистое небо…
Мои изыскания в истории мировой политики прерываются зуммером. Экран показывает двух посетителей – кадетика и очередного сержанта, на этот раз не молодого, а в хороших летах – седые усы напомнили мне наших русских казаков. Этакий уютный вояка, с добрыми глазами и старой еще строевой выправкой. Купите обручальное кольцо классического вида, приклейте седые усики и такой же седой ежик – и получите отца солдатам всех времен и народов. Были, помнится, такие папаши у нас в СИЗО, незлобивые, но бесполезные… Интересно, его действительно там, на воле, ждет верная жена, обремененная внуками? Впрочем, внуки – это уже из русских реалий. В Америке – кольца, свадьба и прощай родители навек, внучата вас навестят в доме престарелых…
Долго ищу кнопку, открывающую внешнюю дверь. Оказывается, в спецблок не всем дано входить, что ж, это логично. И для меня удобно. Потом отправляюсь отпирать решетки. При этом ощущаю себя настоящим тюремным надзирателем – вот уж не думал, что сделаю такую ослепительную карьеру от зека до работника американской исправительной системы.
Пацан оказывается знакомым. Тем самым, коего так третировали на физкультуре. Не удивительно, что загремел сюда, в штрафбат, или как там у них называется… – да, биомусор.
Оказывается, что прием нового постояльца – целая эпопея. Я бы на нее плюнул, но старикашка очень переживает – ему до пенсии пара месяцев. Требует обыска по полной программе, чтобы потом к нему никаких претензий. Что же, проходили, только раньше обыскивали меня самого. Пацана раздеваем, ставим лицом в стену, руки над головой, ладони вывернуты, ноги на ширине плеч. Тощенький, тонконогий цыпленок, покрытый гусиной кожей. Двигается как автомат, состояние очень мне знакомое по первым дням заключения. Мир остановился, пройден рубеж, за которым ничего уже нет. Этакая смерть заживо. Страха тоже почти нет… Смертной казни ждут с ужасом только в художественных фильмах. А если посмотреть документалки, которыми богато начинен интернет, то поражает абсолютное спокойствие приговоренных, которые превращаются в послушных биологических роботов. В психологии это состояние известно как «вынужденная беспомощность». Бояться, сопротивляться имеет смысл, когда есть хоть какой-то шанс. А когда против тебя бездушная государственная машина, непреодолимая сила, не способная ни сострадать, ни миловать, страх исчезает. Защита психики от полного крушения.
Приходится заглядывать во все складки одежды, прощупывать каждый шовчик и резинку трусов, изучать естественные отверстия, которые, к счастью, вполне чистые – американцы ведь моются как психи, по два-три раза в день. Интересно, как эти мальчики привыкнут к российским реалиям? Впрочем, этому цыпленку реалии моей неуютной родины уже не грозят…
Американский казачок проникся уважением к моему профессионализму, ну еще бы, когда за спиной тысячи шмонов…
− Клизму делать?
У сержанта даже усы встают торчком. Не знает, служивый, что у зека все запреты обычно в прямой кишке. Только наверняка и цыпленок об этом ничего не знает.
−Зачем?
−Значит не будем. Одевайся.
В мои обязанности входит постричь пацана налысо. Надо сказать, что у всех здешних мальчишек длинные, нестриженные лохмы. С формой смотрится довольно дико, но понятно, что будущим беспризорникам парик не приклеишь. Однако среди моих подопечных лохмат только один, у остальных троих круглые головы с оттопыренными ушами едва покрыты первым пробившимся пухом.
Решаю пока от стрижки воздержаться.
Занялся сумочкой, которую пацаненок притаранил с собой. Ничего особенного. Обязательное Евангелие. Не читанное, так как страницы даже не расклеены. Майки, трусы, записная книжка. Интересно, можно им записнушку? У нас было нельзя. Книга, бумажная. Что-то фантастическое, да еще на русском… Да, ведь их же к России готовят. Интересно, он по-русски хорошо объясняется? Карты. На всякий случай отобрал, хотя в Америке, кажись, не возбраняется. Альбом с рисунками. Это уже интересно. Нарисовано неплохо, монстры всякие, звери, инопланетяне, человечки в стиле японских мультиков. Звери, пожалуй, хороши – из пацанчика бы вышел отличный анималист. Альбом тоже хотел забрать, но мальчик как-то напрягся, вышел из состояния зомби. Видимо, это последнее, что еще заставляло его хоть немного чувствовать себя человеком, единственная оставшаяся крупинка его мальчишеского достоинства. По себе знаю, как этот нищий тюремный скарб бывает дорог – все эти четки, альбомчики, зарики и прочие штучки, что на воле были бы вышвырнуты равнодушно и безжалостно, а здесь трепетно хранятся как единственное богатство. В общем, альбом отдал.
Наконец старый пердун нас покидает.
− Как звать, – спрашиваю по-русски.
Глаза распахиваются.
− Стивен Клэй, сэр.
− Когда говоришь по-русски, добавлять «сэр» не нужно. − с такой подготовкой не удивительно, что они проваливаются, − А русское имя есть?
− Сергей.
− Серый, значит…
− Почему grey?
− В России Сережек обычно пацаны кличут Серыми. Понял?
− Так точно, сэ…
У него совершенно чистый русский, но не московский говор, проскальзывают мягкие «г».
− У тебя южный акцент…
− Мои родители из Одессы. Но я родился здесь… − конец фразы каждый раз ему дается с трудом, видимо, срабатывает американская привычка «сэркать», которую всякий раз приходится подавлять усилием воли.
− Пожалуй, по русской традиции можешь звать меня дядя Миша. Вот так – дядь Миш. Ладно, пошли в камеру, боец…
− Я не боец уже… дядь Миш.
Взлохматил ему волосы и был награжден потрясенным взглядом. Парнишка даже вздрогнул и отдернулся. Ну да, у них не принято касаться друг друга. Особенно детей. Между ребенком и взрослым – стеночка, прозрачная, но совершенно непроницаемая.
− Привыкай, это вполне по-русски…
− Простите… дядь Миш… А что, русские – все педофилы?
− Похоже на то, − шучу, и опять получаю взгляд из распахнутых глаз.
Идем за матрасом и бельем, выдаю рулет, затем запускаю в камеру. Пацан явно трусит и старается не показать мне этого. Закрываю дверь и спешу к экрану. Все же великолепная у них техника – можно включить стену, и она превращается в «окно», словно исчезает. Видишь и слышишь все так, будто стены нет вовсе, вроде как сам присутствуешь – изображение в натуральный размер и с великолепным разрешением.
Ничего особенного не происходит. Кладет матрасик на свободную шконку.
Один из мальчишек, тот самый, с патлами, встает.
− Кадет, смир-рна! Почему не представились?
Пацан замирает, вытягивается ручки по швам.
− Кадет Стивен Клэй!
− Сэр!!!
− Кадет Стивен Клэй, сэр!
Старший лениво подходит к вытянувшемуся в струнку цыпленку и вдруг резко бьет его в живот. Цыпленок падает, задыхается, корчится на полу.
− Встал!!!
Когда мальчик вновь вытягивается и замирает, процедура приема новичка продолжается.
− Не кадет, а бывший кадет, шлюха!
− Бывший кадет Стивен Клэй, сэр!
− Почему не выбрита голова?
− Не могу знать, сэр!
− За что списан?
− Списан за трусость, сэр!
− Наверно еще и за предательство? А, кадет?
− Никак нет, сэр!
− Врешь, шлюшка… ладно, слушай сюда, животное. Я тут старший, к сведению – комиссован по состоянию здоровья, за травму во время боевого задания. Вы, шлюшки трусливые, все делаете с моего разрешения. Посрать, поссать, с табуретки встать – сначала «разрешите, сэр». Мы тут не лежим, не ходим, днем на табуретке, с 10 вечера до 6 утра в кроватке. Ссать, срать заранее, ночью не встаем. Насрешь в постель − будешь жрать свое говоно. Поняла, шлюха?
− Так точно, сэр.
− Громче, не слышу!
− Так точно, сэр!
− Не так точно, а «шлюха все поняла, сэр»! Ну?!
− Я… шлю…ха поняла, сэр!
− Громче! Кто ты?!
− Я шлюха, сэр!
− Личный досмотр! Разделся, руки на стену! Быстрее, животное!
Пацаны повторяют в точности ту процедуру, что недавно проделал я. Только, конечно, все гораздо грубее. Обыскивать старшак брезгует, досматривает тот цыпленок, что раньше играл в шахматы. Лопоухий, с круглой улыбчивой мордашкой. Старается, надо заметить, вовсю. Ноги шире. Яйца подними. Рот открой. Булки разведи.
Старшак в это же время копается в сумке.
− Рисуночки? Шлюхам не положено… Оделась, пошла на табуретку! Где «есть сэр»?!
− Есть сэр!
− Утром-вечером мытье полов и сортира. Будешь говномой, пока не приведут следующую бздюху. Объяснишь ей, Микки, как унитаз чистить, чтоб сиял… Сейчас по местам, думать о своей трусости и предательстве. И своем грустном будущем, ублюдки…
Открываю файл картотеки моих временных подопечных. У троих – трусость, несовместимая, с честью американской армии, у одного еще и предательство интересов нации. Интересно, как это. А вот старшенький, что разыграл всю комедию, действительно поставлен надзирать и поддерживать порядок на время излечения от травмы. Конечно, травмирован не на боевом задании, перелом ноги во спортивных занятий. Да, как всё одинаково, что в армиях, что в тюрьмах, что у деток, что у взрослых.
Привозят обед, не слишком вкусный, как все американское, у пацанов довольно скудный, у меня же весьма обильный. Однако старший получает двойную порцию и дополнительно − сэндвич. Ладно, хоть мальчишек не объедает. Впрочем, баланда − всегда и везде святое. После еды юный надзиратель ложится вздремнуть, мальчишки сидят по-прежнему, деревянно вытянувшись… Хотя глаза, понятно, слипаются. О, этак сидеть весь день – особая изощренная пытка. Новенький закрывает глаза и пару раз клюет носом.
Когда наконец старший деспот изволит проснуться, Микки докладывает:
− Новенькая сидя спала, сэр!
− Встать, животное!
Наблюдать дальше за их развлечениями мне неинтересно – насмотрелся за 25 лет достаточно. Поэтому захожу в камеру. Юный надсмотрщик немедленно командует «Камера, внимание!», пацаны вытягиваются в струнку у своих табуреток, смотрят прямо перед собой.
− Господин… воспитатель! Камера 32 блока построена, все здоровы, жалоб, заявлений нет! Бывшему кадету Клэю необходимо обрить голову, сэр! Старший камеры курсант Карвер.
− Курсант Карвер, скручивайте рулет.
Вездесущий Микки бежит помогать, туго скрученный матрас аккуратно стягивает простыней.
Перевожу Карвера в соседнюю «хату», пусть пока покомандует пустыми шконками. Ну, милые мои, а как вы будете без него?
Роман Бориса Сатарова "Зеркала на дорогах" Читать продолжение: Первые шаги без «надсмоторщика» получились довольно забавными...
