0

воспоминания

 

До школы я был милым ребенком. Просыпаясь, сиял улыбкой. Каждый день тащил что-нибудь из дома в детский сад – подарить друзьям. Мастерил космический корабль из доски и диванных пружин, на котором с лучшим другом Виталькой собирался в полет на Марс. Никогда не канючил и долго не плакал. Потом в мою жизнь пришла школа и я перестал улыбаться по утрам…

Первое воспоминание, которое сохранила память семилетнего малыша. Иду я по коридору, а на встречу мне – четвероклассник Кондратьев (прозвище Кондрат). Он мне казался огромным, как танк и таким же квадратным. Проходя, Кондрат ткнул меня кулаком в солнечное сплетение, я молча сложился пополам и оказался на полу. Корчился от боли и уливался слезами. А Кондрат неторопливо пошел дальше Так больно мне не было никогда. Ни от воспаления ушей, которое я перенес тринадцать раз. Ни от уколов, которых боялся сильно. Впервые я узнал чужую, злую силу. А главное, раньше мне делали больно зачем-то – когда лечили. Или за что-то – когда наказывали, хотя по-настоящему меня и не наказывали никогда… А тут была какая-то жуткая несправедливость – так больно и ни за что, для развлечения. С тех боялся, боялся все десять лет, зная, что никто никогда не защитит меня от этой беспощадной силы старшего.

Я попал в класс «б» и учительница у нас была пожилая, Елена Гавриловна. А у ашек совсем молоденькая, только из института. Помнится, взрослые говорили – это хорошо, что пожилая. Опытная. Была она длинная, тощая, с сухим скрипучим голосом. Ставила меня в угол постоянно и я выстаивал по четыре часа. Видимо, я ей сильно мешал на уроках… Я подробностей не помню, помню, что стоя в углу, представлял себе пупырчатую, крашенную зеленоватой масляной краской, стену поверхностью далекой планеты. Кажется, марса, на который мы так с Виталькой не слетали. А может Луны. И мой вездеход, а может и луноход, смело штурмовал крохотные кратеры… За долгие часы я успел процарапать в своем углу длинные трассы, по которым разъезжали мои инопланетные тракторы. Потом меня сильно ругали за попорченную стену, на которой выцарапал не только дороги, но и настоящие лунные моря – получилось красиво, под зеленой казенной краской был слой прошлогодней – коричневой. Коричневые моря с зелеными берегами, коричневые реки в почти изумрудных джунглях марса.

В те редкие часы, что я проводил за партой, я рисовал. Ручки тогда были чернильные, а парты настоящие, крашеные зеленой краской. Я рисовал дельфинов, слонов, попугаев, корабли – парта от моих рисунков была становилась совсем синяя. Это было похоже на наскальные росписи. А может быть, на росписи потолков в каком-нибудь экзотическом соборе, где поклонялись дальним странам и приключениям. Конечно, Елена Гавриловна мои художественные таланты не ценила, и иногда мне приходилось после уроков оттирать свои картины каким-то чистящим порошком. Я протер краску местами так, что выступали культурные слои прошлых тысячелетий – в ту пору каждый год наши учебные столы покрывали свежим слоем, дабы скрыть художественные экзерсисы прошлых поколений…

Помню, как мы завидовали ашкам, у которых была молодая, неопытная и веселая учительница. Которая никого не ставила на четыре часа в угол.

Помню тихий ужас домашних заданий, непереносимую скуку, от которой сводило рот. Я их делал часами – и все равно не мог закончить, пока мама не дорисовывала палочки и кружочки, подделываясь под мой кривой детский почерк.

Как-то Елена Гавриловна явилась ко мне домой, нажаловаться в очередной раз на мое безобразное поведение. Мамы не было, я был один, и она с любопытством осматривала логово своего главного врага. Мы жили бедно даже по советским меркам, единственное, что в доме было ценного – книги. И вот, углядев портрет Блока на одной из полок, моя наставница спросила:

– Это твой папа?
– Нет, это Александр Блок.
– А это твоя мама?
– Нет, это Анна Ахматова.
– Это твой дедушка?
– Нет, Эрнест Хемингуэй.

На стене в овальной рамке висел еще один старинный портрет.

– А это кто? – робко спросила Елена Гавриловна.

Радуясь, что наконец смогу сказать что-то для нее приятное, я сияя улыбкой, сообщил:

– А это моя бабушка!

Хотя на самом деле это была моя пра-пра-бабушка…

После первого класса Елена Гавриловна упекла меня в психбольницу – на обследование. Она была уверена, что у меня с головой не все в порядке. Я пролежал сорок дней, и меня признали здоровым. Голова оказалась в норме. Я даже так очаровал своего врача, что меня показали куче студентов. Я стоял на сцене и отвечал на их вопросы.

Потом, когда меня отдали наконец маме, я осторожно поинтересовался, что значит «высокий интеллект». Я опасался, что это какая-то нехорошая болезнь. Впрочем, ведь так оно и есть на самом деле…

А потом пришла средняя школа. Конечно, и там я продолжал совершенно ничего не делать. Это был кошмар для меня и кошмар для мамы. Которая потом так и говорила – «ты обрек меня на десять лет ада».

Мы стали взрослее, и к учителям относились критически. Называли их «наш зоопарк». И таки это был настоящий зверинец! Бегемот, с вечно красной рожей от употребления, вел физкультуру. Крокодил, тощий, сухой, преподавал труд и бивал пацанов в подсобке железным прутом. Похожая на лист из гербария ботаничка. Нервная, круглая как колобок, русичка – она таскала нас за волосы и долбила головой о парты. До тех пор, пока второгодник Косицкий в шестом классе не саданул ей кулаком в живот.

Но самыми отъявленными монстрами были завучиха Екатерина Александровна по прозвищу Косая и директрисса Татьяна Федотовна, которую мы называли Конем. Косая имела голос заунывный, один звук которого душил беспросветной тоской. А нотации, она могла читать часами. А еще она здорово косила на один глаз, и каждому казалось, что ругают именно его. И порой бывало, что оправдывался совсем не тот, на кого обрушился монарший гнев.

Вообще в этом сборище монстров не было никого, хоть как-то похожего на человека. Был физик, дядька незлобивый, но совершенно не умевший держать порядок, а потому на его уроках все ходили на голове в самом буквальном смысле. За шумом его было не слышно, и ему приходилось постоянно орать. Была химичка, которую все боялись до обморока – причем до сих пор я не пойму почему. Но химию ненавижу с тех времен люто.

Правда, к пятому классу я научился читать, а мама поделилась своим замечательным опытом. Тогда еще были наклонные парты с откидной крышкой на петлях, а между крышкой и остальной частью была щель. И если к этой щелке приложить книгу, то было видно целую строчку. Так весь урок можно было сидеть и читать, потихоньку двигая книгу под партой. А учителю казалось, что ты старательно читаешь что-то в тетради…

Дневник мой был красный от замечаний. Поскольку места в нем было мало, замечания образовывали правильную восьмерку, по всем полям вились красные дорожки учительского гнева. Иногда в два слоя. Что там писали, уже не помню. Мешал на уроке, мешал соседу… Помню одно: «Плевал в портрет!!!». Понятно чей. Слава Богу, времена тогда уже не те были…

Конечно, не все уроки прошли мимо меня – целых два я провел с огромной радостью, пользой и навсегда сохранил в памяти.

У нас заболела историчка, и заменять поставили вожатого, косноязычного деревенского паренька. Говорил он ужасно, но рассказывал настолько интересно, что все его слушали замерев боясь шевельнуться. Про царя Леонида и 300 спартанцев.

Второй урок был в десятом классе – приехал преподаватель с мехмата и прочел лекцию по опровержению теории естественного отбора.

90 минут за десять лет – это что-то!

Была у нас и своя жизнь. Клубом был туалет, где пронзительно воняло мочой и застоявшимся дымом. Все стены покрывали голые женщины , мужские члены и непристойные надписи, расписывающие процесс соития человека. Опять же в туалете я впервые увидел, как как старшие мальчики дрочат. По малолетству я совершенно не мог постичь смысла этого процесса.

Но классу к шестому сексуальный интересы прочно вошли в нашу жизнь. Мы стали хватать девочек за тугие грудки и получать за это пощечины, мы стали лазить к ним под юбку, а они очень смешно отбивались и царапались. И те из девочек, кто не удостаивался нашего внимания, безмерно завидовали фавориткам, которых зажимали в темных уголках коридора…

Пожалуй, это единственная дельная вещь, которой меня учила школа. Мы ведь не только «лапали» девочек, мы еще и с друг другом делали кое-что, и опять же разговоры, разговоры…

А еще пели куплетики:

Папочка, пойдем в кусты,
Папочка, сними штаны,
Папочка, как хорошо!
Папочка, давай еще!

Или:

22 веселых капитана
Девочку поймали у фонтана
Трусики стянули
И разок е…

Когда девочек вызывали к доске, мы неотрывно глядели на удивительной красоты картину – как их обтянутые капроном стройные, уже не совсем детские, ноги вливаются под коричневую ткань школьного фартука. И вожделели, и ощущали независимое от нашей воли шевеление внизу… До уроков ли нам было? Интересно, и какой дурак придумал обучать совместно? Не даром самые престижные английские школы – только для мальчиков…

Думаете, сейчас не так? Сейчас еще хуже. Приходит внучка одной моей знакомой из школы и рассказывает: «Бабуля, у нас новый историк, молодой. Мы после урока с девчонками обсуждали, интересно, а что у него в штанах?»

Ладно, что десять лет нас унижали учителя. Но ведь нас еще били и унижали старшие. Когда мы были маленькими, били нас. А потом бить мелких стали мы.

Но нам еще повезло, остались живы и здоровы, что стало с нашей психикой – не в счет. А кое-кому повезло меньше. Одному малышу старшеклассники для забавы перевязали ниткой то, из чего писают, и запретили снимать. Ребенка так запугали, что он ничего не сказал родителям, и к врачу обратились лишь через сутки – мальчик перестал мочиться. Увы, началась гангрена, была ампутация…

Другому в игре подставили шланг от компрессора к попе – множественные разрывы прямой кишки. Тяжелая операция и полгода в больнице…


К десятому классу я не знал ни математики, ни физики вообще, ничего, кроме биологии (это было хобби, которое школе убить не удалось). Да и другие предметы тоже хромали. Особо я ненавидел литературу, хотя читал запоем по 12 часов в сутки. Помнится, были у меня любимые стихи – Блок, «Под насыпью во рву некошенном…». Блока проходят в десятом классе, и я даже прочел их наизусть на уроке. С тех пор эти стихи я ненавижу. И это не только мое личное. В свое время журнал «Советское библиотековедение» получил шокирующее исследование, которое в те времена не осмелились опубликовать. Люди практически никогда не возвращаются к книгам, которые они проходили в школе.

Видимо основная задача уроков литературы – вызвать отвращение к чтению. Уроков русского – привить ненависть к родной речи.

Очень успешно возбуждают отвращение к своим предметам учителя математики и физики. Я некоторое время учился на матфаке педагогического института, и видел, кто были мои однокурсники, точнее, однокурсницы. Будущие училки. Серые, тупые девицы, которых не взяли никуда больше, привыкшие брать не умом, а упорным сидением на заднице. В математике это не проходит. Поверьте, ни один школьный учитель математики не знает и научить ей никого не способен.

Что касается физики, то школьник вообще не может ее понять до первого курса института. Физика – это математическая модель мира, и ее невозможно изучать без глубоких знаний математики. Которых у детей нет ни в шестом, ни в восьмом классе. А у большинства и вообще никогда не будет.

Конечно, можно подумать, что я был особо тупым ребенком. Это не так, хотя в моем аттестате была лишь одна четверка, да и та случайная – по военной подготовке. Остальные – трояки. Но тупым я не был.

Я прошел полный курс физики и математики в десятом классе, всего за один год – конечно, не в школе. Причем я и не очень-то утруждался – занимался раз в неделю по каждому предмету два часа. Этого было достаточно, чтобы сдать в институт на пять. Спрашивается, зачем меня мучали прежде девять лет? Вообще весь школьный курс по всем предметам можно спокойно уложить в два старших класса. Если напрячься, то в один. Зачем остальные девять? Зачем мы крадем время нашего детства? Зачем убиваем интерес ребенка к этому волшебному миру? Зачем отправляем детей туда, где их ежедневно будут бить и унижать? Туда, куда они сами по доброй воле никогда бы ходить не стали…

Скажете, школа учит работать? Вранье, школа учит халтурить, бездельничать и врать. Меня спасло, что я никогда на самом деле не учился, просто убил десять лет. Впустую. Потому сохранил интересы и идеалы. Но зачем мне подарили эти десять бесконечных лет кромешного ада, сделавшего мое детство самым несчастным временем жизни?

Помнится, классе в шестом мы посмотрели фильм «А зори здесь тихие», в котором показали замечательное устройство – счетверенный зенитный пулемет. Как часто мы тогда мечтали установить такую штуку напротив нашей школы и медленно, с наслаждением, снести ее этаж за этажом…

Сейчас модно говорить о психологических травмах у детей от сексуального насилия. Школа насиловала меня ежедневно в течении десяти лет. А сейчас школа и сейчас имеет ваших детей…

Через много лет, в вольные годы перестройки мы в знак протеста попытались создать свою школу, такую, которая была бы детям в радость и пользу. Что из этого получилось – тема следующей статьи.