…Отцы, матери и дети. С нашей точки зрения, у ребенка может быть только один отец и одна мать. Отсюда и наша пословица: «Родителей не выбирают». Добавим — и детей тоже.

У народов Индонезии, Океании и Австралии иная точка зрения. Если мы с нашим пониманием родства приступим, например, к рассмотрению отношений в семье у папуасов и меланезийцев, то столкнемся с фактами, которые нам трудно будет объяснить. Первое, что нас удивит,-—это та необычайная легкость, с какой дети переходят из одной семьи в другую.

В деревне Варе (дистрикт Массим, Новая Гвинея) в 1950 г. более трети детей (33 из 93) жили не в хижинах, а тем самым и не в семьях, своих родителей. «Важный аспект семейной жизни — подвижность детей». На острове Нукуоро в 1950—1960гг. >61% детей поменял семью, причем 17 детей переходили из одной семьи в другую дважды, пять — трижды и один — четырежды. Раньше такие переходы из одной семьи в другую совершались, видимо, еще чаще: из взрослого населения этого острова только два человека не имели такого опыта. На острове Рароиа 40% детей перешли из одной семьи в другую. Не редкость подобные случаи и у тиморцев.

Случаи адопции детей встречаются всюду, но не в таких количествах. Здесь количество невольно наводит на мысль о том, что перед нами — иное качество, а именно иное понимание родства. Ведь адоптированные дети становятся родными в той семье, в которую они перешли (там у них новые мать и отец, братья и сестры), и чужими для той семьи, откуда они ушли. На островах Тонга в таких случаях проводятся обряды «отлучения от родителей». В Океании можно быть матерью, не родив ребенка, и быть отцом, не будучи родителем.

Родство. Мы обычно трактуем родство как факт природы: мы так и говорим: «биологическое родство», «физиологическое родство»). На деле же это не биология и не физиология. Это — наше представление о родстве, сложившееся исторически. Термин «родство по крови», например, воспринят нами из античной концепции, согласно которой эмбрион на первых порах состоит из крови и создается только отцом. В античности различали родство по крови (между отцом и детьми) и утробное родство (между матерью и детьми). В средние века стало признаваться родство по крови также и между матерью и ее деть ми (хотя кровь у отца и у матери может быть разной). После этого термин «родство по крови» утратил свой буквальный смысл, стал чисто условным и в таком виде дошел до наших дней. Мы говорим о родстве по крови, но имеем в виду не кровь, а нечто другое. Этнографы предпочитают термин «родство по рождению», но это, по существу, синоним утробного родства, признававшегося в античности только между матерью и ее детьми. Видимо, и в данном случае имеется в виду не рождение, а нечто другое — зачатие: отец и мать — те, кем зачат ребенок в момент полового акта.

Таковы наши представления о родстве и значения, придаваемые нами терминам «родители» и «дети». Эти представления и эти значения мы приписываем всем народам и всем эпохам, в том числе и самым первобытным. Мы объясняем, например, исходя из этих наших представлений о значении термина «отец», тот факт, что в первобытности у каждого человека, по нормам классификационного родства, было много «отцов». Первобытный человек, утверждаем мы, знал, подобно нам, что отец у него — один, но не знал, кто именно (был будто бы групповой брак), и поэтому каждого из мужей своей матери он называл «отцом». Нас не смущает при этом то обстоятельство, что первобытный человек хорошо знал, какая женщина его родила, и все же называл многих женщин термином «мать». В наших рассуждениях в данном; случае правильно только одно: первобытный человек действительно знал, кто его. отец, и отличал его (в том числе терминологически) от других «отцов», только в слово «отец» он вкладывал совсем иной, отличный от нашего, смысл.

Родство по зачатию. Люди, живущие общинно-родовым строем, знали, что без полового акта женщина не забеременеет. Правда; они полагали, что этого недостаточно — необходимо еще, чтобы в тело женщины вошла душа одного из предков, иначе в утробе будет не зародыш, а «пустое тело» (кеты). Видимо, именно это представление о недостаточности полового акта привело к появлению среди этнографов мнения, будто некоторые народы верят в возможность зачатия без такого акта. Когда мы читаем, будто у тувинцев зачатие не рассматривалось как результат полового акта, то это следует, по нашему мнению, понимать так, что половой акт недостаточен для формирования зародыша в теле женщины. Акт зачатия мыслится следующим образом. Менструальная кровь — это в потенции человеческий зародыш. Мужское семя преграждает менструальной крови выход из женского тела. Менструации прекращаются, начинается, беременность. Родители создают ребенка, заранее поставив перед собой такую цель. Первые несколько недель после прекращения менструаций от них требуется повышенная половая активность. Они при этом создают ребенка по частям (туловище, голову, руки, ноги, внутренние органы и т. д.), причем мужчина делает одни части тела, женщина — другие. Кто что делает — на этот счет у разных племен разные мнения, но источником этих частей тела всюду считается кровь женщины и семя мужчины.

Таким образом, люди знают, во-первых, о родстве по зачатию и знают и различают своих родителей, во-вторых, им известны два вида такого родства: родство по крови (по матери) и родство по семени (по отцу). Жители острова Вогео обозначают эти два вида родства по зачатию соответственно словами дара и дан; монголы называют родство по крови (по матери) чисун-торол, родство по кости (по отцу)—ясун-торол. Тесная связь между мужчиной и женщиной, зачавшими ребенка, а также между родителями и ребенком всячески подчеркивается. У нганасан, например, существовал обычай, запрещавший проходить кому-либо между беременной женщиной и ее мужем (они — родители) и между женщиной и люлькой, в которой лежит ее ребенок (она его родила).

Родство по кормлению. Кроме родства по зачатию в доклассовом обществе было известно родство по кормлению.

В античности различали два понятия: генитор и патер. Генитор — тот, кто зачал ребенка, т. е. родитель. Патер — тот, кто его кормит, растит и воспитывает (слово pater происходит от корня, означающего «кормить», «воспитывать»). Патер — это отец. Родителем мог быть один человек, отцом — другой. Это различение двух понятий — родитель и отец — пришло в античность из стадиального прошлого.

Этнограф. Э. Стразерн, прибыв из Англии на Новую Гвинею к папуасам племени мелпа, был весьма удивлен, когда оказалось, что у него здесь много родственников. Он стал возражать: я родился в Англии, а не на Новой Гвинее, поэтому среди людей племени мелпа у меня нет и не может быть родственников. Ему объяснили: «Да, ты родился в Англии, и там твой родитель, но теперь ты живешь на нашей земле, ты вырос на нашей пище, и поэтому ты наш родственник».

Папуас Новой Гвинеи считает себя отцом всех детей своей жены папуаски, в том числе и тех, которые были папуасско-малайскими метисами. Н. Н. Миклухо-Маклай называет его за это «добродушным папашей». Но дело тут не в добродушии, а в понимании отцовства: отец — тот, кто растит, кормит и воспитывает. Мы могли бы привести много примеров такого понимания родства и в нашем обществе. Ограничимся тем, что укажем на проникновение его в художественную литературу. Анатолий Рыбаков в своем романе «Дети Арбата» (М., 1987, с. 304) пишет о русской семье в районе Ангары, где в облике троих сыновей заметна явная примесь кавказской крови. За объяснением ходить недалеко — в этом доме девять лет жил ссыльный кавказец. Тем не менее «хозяин их считает за своих, они его — за отца».

Еда, пища, кормление, полагает Э. Стразерн,— «отличный символ» для обозначения такого родства. Папуасы племени форе называют родство по еде термином кагиса; это слово означает «полдень» — время, когда люди форе готовят себе общий обед. Источник этого родства — «общий обед, на котором это родство основано». У меланезийцев острова Гуденоф пища— мера всех вещей: община, родство, престиж — все эта осмысливается и выражается через пищу.

Термин «родство по кормлению», «по еде» не следует, однако, понимать буквально (как и наш термин «родство по крови»), Это, как справедливо отмечает Э. Стразерн, только символ. За этим термином стоит вся общинно-родовая жизнь, основанная на принципе коллективизма. Члены общины живут вместе на своей кормовой территории, пища их растет на этой земле, значит, говорят люди мелпа, в самой земле есть этот копонг который из земли переходит в пищу, из пищи — в их тела и создает родство между ними 14. У папуасов племени бенабена «люди живут вместе не обязательно потому, что они родственники, скорее они стали родственниками, потому что вместе живут». У каждого родича имеется свой персональный символ, связывающий его с общиной и родом. Когда он родился, его плаценту закопали в землю и посадили над нею дерево (банан, кордилину). Земля, говорят папуасы мелпа, кормит дерево и ребенка копонгом. Дерево растет, человек растет. «Люди мелпа связаны с землей, потому что часть их тел посажена там». Все они — мбо тенда, т. е. происходят в конечном счете от одного ростка (мбо), посаженного предком, первым пришедшим на эту землю. Тот же обычай (закапывать плаценту и сажать над нею дерево) мы видим у папуасов племени мбовамб.

Члены рода — тепа ранди вамб, посаженные и выросшие на одной земле люди. Люди племени ндуиндуи (остров Аоба, Вануату), желая подчеркнуть родовое единство, не называют предка (они его не помнят), а говорят: «Мы — клубни одного ямса», подразумевая при этом ямс, посаженный предком. Совместный труд создает родство. Папуасы племени бусама, бенабена, хули, меланезийцы добу и т. д., если они совместно трудятся и вместе едят, считают себя братьями и сестрами. Все они—хамагини, как говорят папуасы хули, т. е. потомки одной и той же «группы братьев» (у них общего предка нет).

Источниками такого родства помимо общей еды являются взаимная помощь, совместное прохождение обрядов инициации, партнерство по обмену, внесение платы за невесту и т. д.— в общем все то, что связывает, сближает людей. У папуасов, племени бусама люди, сотрудничающие друг с другом,— родственники (нгаленг), переставшие сотрудничать — чужаки. При этом родство по пище, по еде считается более близким и важным, чем родство по зачатию.

Родство в семье между отцом и матерью, с одной стороны, и их детьми — с другой, формируется в течение весьма длительного времени. Мы будем называть его родством по кормлению. Отец и мать кормят детей и создают тем самым их плоть, способствуют их физическому росту: они обучают их правилам гигиены, обычаям, трудовым навыкам, и именно поэтому они — не просто родители, а отец и мать своих детей.

В представлениях папуасов и меланезийцев концепция родства по зачатию (по крови и по кости) сосуществует с концепцией родства по кормлению (по еде, по плоти) и под влиянием последней приобретает дополнительные черты. Половой акт истолковывается как прием пищи; с неродственником — поедание хорошей пищи, с родственником — поедание самой плохой пищи . В фольклоре существует параллелизм пищевого и эротического кодов. Понятия «принимать пищу» и «совокупляться» часто обозначаются одним словом. Родители кормят эмбрион: женщина — грудным молоком (оно, как полагают, в этот период течет внутрь), мужчина — «молоком пениса». В языке племени тангу одно и то же слово (геумб) означает «грудное молоко» и «мужское семя». После рождения ребенка женщина продолжает кормить его грудным молоком, а мужчина (это отмечено у двух папуасских племен — эторо и калули) —«молоком пениса», вводя это «молоко» младенцу в рот. У других племен мужчина кормит ребенка «через мать»: добывает для нее пищу, которая в ее теле перерабатывается в грудное молоко. В результате отец воспринимается не только как родитель, создавший какие-то органы ребенка (об этом знают, но не придают этому факту важного значения), а как кормилец, даже в период беременности. Главное в отцовстве, однако, не то, что было до рождения ребенка, а то, что после. Папуас племени арапеш, желая подчеркнуть свое отцовство, не скажет ребенку: «Я тебя породил»; он скажет: «Я тебя вырастил... я добывал пищу, которая создала твое тело». Мать тоже воспринимается не как родительница, а как кормилица. На острове Манус две женщины спорили о том, кто из них — мать девочки. Одна говорила: «Я — мать, я ее родила». Другая возражала: «Я — мать, я ее удочерила и с тех пор кормлю и воспитываю». Присутствовавшие при споре вынесли единогласное решение: мать — та, кто кормит, растит и воспитывает.

Реальная жизнь подчас создает ситуации, когда и нам приходится называть отцом и матерью людей, не являющихся родителями. Приведем пример. В Парагвай к индейцам гуайякилам неожиданно нагрянула группа этнографов-европейцев. Гуайякилы бежали, забыв в спешке взять с собой двухлетнюю девочку. Один из этнографов привез ее во Францию. Он и его жена стали для нее отцом и матерью, она — их дочерью. В свои 20 лет она стала этнографом, говорила на французском, испанском и португальском языках и ничем не отличалась от интеллигентных европейских женщин.

В 1943 г. в одном из белорусских сел появился отряд фашистов. Людей наскоро затолкали в вагоны для отправки в Германию. На вокзале литовского города Алитус бабушка Мария, выглянув из вагона, попросила: «Спасите хоть мальчишку»— и передала маленького внука Иозасу Бурявичусу и его жене Изабелле. Супруги взяли ребенка, а спросить у бабушки его имя не успели. Назвали его Валентинас Ивановас. Мальчик рос, учился. Его отец — Иозас, мать — Изабелла, родной язык — литовский. Он стал лучшим механизатором в колхозе. В 1983 г. он выступал по телевидению в программе, посвященной соревнованию хлеборобов Литвы и Белоруссии. Антонина Игнатьевна увидела его и узнала — это ее сын Коля. Она приехала в литовскую деревню Барава. Об этом сообщала «Правда» от 3 июня 1983 г. в статье под названием «Две матери одного сына». Статья заканчивалась словами: «Низко поклонилась белорусская мать матери литовской».

При таком толковании родства получается, что отец к мать — это те, кто кормят, а сын или дочь — это те, кого кормят. Этот принцип своеобразно проявляет себя в отношениях между общинами. На острове Гуденаф, когда одна деревня приглашает в гости другую, хозяева фигурируют как отцы и матери (они кормят), а гости — как их дети. Потом жители деревни меняются ролями, и теперь жители другой деревни — отцы и матери (они кормят), а жители первой — их дети27. Та жесамая смена ролей и терминов происходит и в семье. Отец кормит малолетнего сына, и поэтому он — отец, а его сын — сын. Взрослый сын кормит престарелого отца, и поэтому теперь он — отец, а его отец — его сын. На островах Фиджи мой гамаку (отец), состарившись, становится для меня, своего сына, ралеи (сыном) и называет моих детей (т. е. своих внуков) младшим братом и младшей сестрой. Все они — мои дети (в том числе и сестра отца), так как зависят от меня. Меняется вся терминология: тубуку (отец отца) становится для меня тутуа (мой старший брат), потому что мой отец называет меня «отцом». По мере того как родители и их родители слабеют, пишет Асесела Равуву, они передают свои обязанности младшему поколению, а вместе с обязанностями и родственные термины. «Это понятие зависимости,— пишет Асесела Равуву,— ключевой фактор в применении терминов родства».

Родство по предку. Мы уже отмечали, что люди общиннородового строя считали половой акт недостаточным для формирования зародыша в теле женщины. Для этого кроме мужа и жены необходим еще третий — предок. Душа предка пребывает в мире мертвых и желает вернуться в мир живых. Она входит в тело женщины (обычно с пищей), соединяется там с зародышем, точнее, с его «пустым телом» и затем возрождается в новорожденном младенце. В таком случае говорят: «Предок вернулся» (нивхи, чукчи, коряки); «Появился давно живший старый человек» (кеты). Младенец — воплощение кого-то из умерших (сингалы, шаны Бирмы, манси).

Женщина, пожелавшая иметь ребенка, может обратиться к шаману с просьбой найти ей душу; шаман идет в лес и слышит, как душа плачет: «Возьмите меня, внедрите в живот»; шаман берет душу и внедряет ее в женщину (якуты). При рождении близнецов полагали, что выдана как бы лишняя жизнь (нганасаны).

Выбор имени для новорожденного — не простое дело. Во-первых, нельзя дать такое имя, которое уже носит кто-либо из ныне живущих — имя тоже должно «вернуться», а это возможно только после смерти того, кто это имя носил раньше (нганасаны). Во-вторых, надо узнать, кто именно из предков «вернулся», воплотился в новорожденном. Обряд узнавания у разных народов различен. Иногда узнавали предка по его сходству с новорожденным, иногда — по какому-то внешнему признаку (например, по родимому пятну). Чаще, однако, над новорожденным произносили одно за другим имена умерших предков, и если при каком-то из них ребенок пошевелился, заплакал, или люлька «прилипла», или подвешенный камень качнулся, то это имя ему и давали (манси, тувинцы, теленгиты, ливанцы, афганцы, шаны Бирмы, гаро, сингалы, ифугао). Бывает и так, что родители составляют список имен и отдают его шаману; он и выбирает нужное (ао нага).

У многих народов существовало поверье, согласно которому рис не вырастет, если в землю не войдет душа риса (т. е. душа умершего предка). Сеяние риса мыслится как половой акт (земля — женщина, семя — мужчина); росток, еще не появившийся из земли,— это младенец в чреве матери. Выращивая рис, говорят малайцы, человек выращивает своего ребенка.

Своеобразие родства по предку состоит в том, что оно признается по одной линии — либо только по мужской (ребенок связан родством со своим отцом, своими братьями и сестрами, с братьями отца, с отцом своего отца и т. д.), либо только по женской (ребенок связан родством со своей матерью, своими братьями и сестрами, сестрами матери, матерью своей матери и т. д.). Родство по предку означает принадлежность к роду, либо к отцовскому (т. е. к тому, к которому принадлежит отец ребенка), либо к материнскому (т. е. к тому, к которому принадлежит мать ребенка).

Род обычно определяется этнографами как группа лиц, ведущих происхождение, по материнской или отцовской линии, от общего предка, отстоящего на ряд поколений от ныне живущих. Такой род, генеалогический, отмечен, например, у полинезийцев. Но бывает и так, что общий предок неизвестен: люди ведут происхождение не от одного, а от группы предков, от группы «братьев». Наше представление о родстве подсказывает нам, что если это «братья», то, значит, их отец — это и общий предок. Но это не так. У кетов, например, бисел — это все мужчины стойбища, его производственное ядро. У папуасов — это братья, связанные родством по еде. Через это родство по еде пришедший извне человек скоро становится родичем тех, кто здесь родился и живет, и ведет свое происхождение от того же предка или. от той же «группы братьев», что и они. Чужаки-инородцы живут на земле новой общины, едят вместе с новыми общинниками одну и ту же пищу, в их телах одна и та же «субстанция», та самая, которая была в предке или «группе братьев», впервые пришедших на эту землю.

Среди мужчин, составляющих родовое ядро папуасской общины, много людей, недавно пришедших сюда из других общин (до 50%) и недавно принадлежавших к другим родам. Тем не менее все 100% общинников-мужчин считают себя связанными общим происхождением по мужской линии, от одного предка или от одной «группы братьев», и уверяют в этом этнографов, которые, прослеживая генеалогию, видят (с позиций родства по рождению), что на самом деле это не так. М. Рэй возмущается: папуасы племени кума скрывают наличие инородцев, обманывают этнографа. Л. Лангнесс, обвинив в обмане папуасов племени бенабена, добавляет: «Если на них поднажать, они согласятся, что это не так». Стороны не понимают друг друга, потому что по-разному понимают родство.

Детство, отрочество, юность. В жизни человека, еще не ставшего взрослым и не вступившего в брак, обычно выделяют четыре возрастных ступени: младенчество, детство, отрочество, юность. Младенчество начинается с появления на свет, заканчивается отнятием от груди. Встречается и другой признак, знаменующий окончание младенчества,— ребенок начинает ходить (нивхи). Младенец, по представлениям нганасан, находится на грани двух миров — прибыв с того света, он еще не закрепился в мире людей и в любое время может уйти обратно. Нанайцы полагают, что душа младенца может свободно покидать тело и бродить по разным местам; поэтому на второй третий день после рождения они совершают обряд «прищемления» ребенка в «среднем мире».

Детство начинается с перехода на новую пищу, что, как правило, еще не означает отнятие от груди. У кетов младенец сосал грудь до шести лет — в это время он уже курил детскую трубку. Ребенок не испытывает никаких ограничений со стороны взрослых. Он окружен заботой и вниманием. Взрослые обычно выполняют все его просьбы и требования. Полагают, что если ребенку в чем-то отказать, чем-то напугать его, наказать, то душа предка, находящаяся в его теле, уйдет обратно в мир мертвых, и ребенок, оставшись без души, умрет. Ругать ребенка нельзя, говорят курды, это равносильно неуважению к памяти предка. Вместе с тем с самого раннего возраста (у нанайцев — с трех лет, у турок — с четырех-пяти) начинается обучение ребенка трудовым навыкам, приобщение к хозяйственной жизни семьи. До этого ребенок был целиком на попечении матери, а теперь к нему, особенно к сыну, проявляет внимание и отец. Отрочество начинается с обособления мальчиков от девочек: и девочек от мальчиков (в одежде, играх, труде) и с подготовки мальчиков к обрядам инициации. Подросток принимает под свою ответственность ряд хозяйственных функций (в жилище, на огороде, на охоте, рыбной ловле). Он еще не всегда выполняет эти функции достаточно хорошо, но теперь взрослые упрекают его за нерадивость, наказывают за непослушание. Теперь, как полагают, душа предка прочно связана с телом подростка и никуда не уйдет. Подросток наблюдает за поведением своих младших братьев и сестер, ругает и наказывает их, обычно в отсутствие отца и матери.

Юность начинается с полового созревания, у нганасан для юноши — с самостоятельной охоты на дикого оленя. Противопоставление лиц разного пола, начавшееся в подростковом возрасте, резко дает о себе знать в период юности. Для юношей наступает трудный и ответственный период, связанный с обрядами инициации. Эти обряды — они имеются не у всех народов — проводятся в строгой тайне от женщин и детей. В нашем сборнике обрядам инициации посвящена статья.

Пройдя обряды инициации и вступив брак, юноша переходит в разряд взрослых. Каждое племя по-своему (конечно, в известной мере) устанавливает возрастные периоды в жизни человека. В племени квома они таковы: младенчество — до двух—четырех лет; переходный период — от двух—четырех до четырех—пяти лет; детство — от четырех—шести до шести—девяти лет; отрочество — от шести—девяти до 16—17 лет; после этого — взрослое состояие. В племени ороколо различаются следующие возрастные ступени для мальчиков: акоре хекаи — ходит голый; акоре икуа — носит пояс с небольшой кисточкой, спереди; ерекаи хекаи (лет с 12)—носит пояс с большим прикрытием спереди; миро-акоре — живет в изоляции, готовится к обрядам посвящения; хоахо — молодой холостяк; аре-бина — новый человек (после прохождения обрядов посвящения); хаера-еапапо — большой человек; оапау — старик32. На острове Манам возрастные ступени для девочек таковы нимвалала — ходит голая (до 12лет); айне балиго еге тее — носит короткую юбочку; айне моганган — начинает развиваться грудь; айне бараси — после первой менструации (около 15 лет); айне биа-биа — после рождения ребенка.

Возрастные периоды выражены у мальчиков гораздо ярче, чем у девочек. Объясняется это тем, что мальчик из члена семьи (младенчество, детство) станет полноправным членом общины («новым человеком», как говорят папуасы племени ороколо), а девочке предстоит лишь переход из одной семьи (где ее мать и отец) в другую семью (где ее будущий муж и их будущие дети). Переход мальчика из семьи в общину связан с прохождением сложных и длительных обрядов инициации, смысл которых — обособление от семьи и включение в родовое ядро общины.

Переход девочек из одной общины в другую, после брака, связан с несложным свадебным обрядом.

Такова модель детства у народов, статьи о которых помещены в нашей и предыдущих книгах «Этнография детства». Что касается возрастных границ младенчества, детства, отрочества и юности, то они колеблются в известных пределах у разных народов, в разных семьях, для детей разного пола. В среднем можно считать, что младенчество длится до двух-трех лет, деттво— с двух-трех до шести-семи, отрочество — с шести-семи до 13—15 лет, и юность — с 13—15 до 18—25 лет.

Традиционные формы и методы воспитания детей и подростков, существующие или недавно существовавшие у каждого из представленных в нашем сборнике народов, при всем их многообразии (что вызвано конкретными условиями жизни каждого из них) имеют и много общего. За этим многообразием видна общая модель, и эта модель, выдержавшая испытание в течение многих тысячелетий и в самых разных природных условиях, заслуживает пристального внимания.

Наличие такой модели детства существенно облегчает заполнение пробелов и критику источников в тех случаях, когда нет сведений или когда сообщения о представлениях, обычаях, обрядах, связанных с детством, вступают с этой моделью в резкое противоречие. Мы склонны думать, что такие сообщения нуждаются в проверке. Таковы, например, встречающиеся иногда утверждения, будто некоторые народы считали возможным зачатие без полового акта; будто у некоторых народов имя ребенку давалось по случайным признакам (авторы этих утверждений, как нам кажется, не различают имя и прозвище); будто у некоторых народов родители строго наказывают детей в возрасте от трех до шести-семи лет (здесь, возможно, частный случай принят за социальную норму).

В XX в. в развитых странах на некоторое время забыли о мудрой пословице: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Молодым матерям стали советовать не баловать грудных детей, не потакать их «капризам», не разговаривать с ними («он ничего не понимает»), не утешать их («пусть выплачется»). Понадобились специальные исследования психологов и социологов, чтобы установить неприемлемость такого обращения с грудными детьми — интеллект грудного ребенка развивается при этом медленнее.

Из сборника: Этнография детства. Традиционные методы воспитания детей у народов Австралии, Океании и Индонезии

Москва, «НАУКА», Издательская фирма «Восточная литература» 1992