0 Удивительны обычаи воспитания у осетин. Мальчик лишен родительской ласки и участия. На воспитание его могли отдать в чужую семью, а родители не имели права встречаться с сыном до совершеннолетия. Однако особые отношения возникали у мальчика с братом матери. Избегание, алатычество, авункулат... Предлагаем замечательный очерк из книги "Этнография детства у осетин"...
ИЗБЕГАНИЕ
Семейный быт сохранял к концу XIX — началу XX вв. ряд архаических черт. Сохранявшийся в значительной степени патриархальный уклад семьи способствовал их консервации.
Среди архаических пережитков семейного быта как осетин, так и других народов Северного Кавказа, да и не только народов Кавказа [94], в рассматриваемый период было «избегание» между родителями и детьми, в силу которого ни отец, ни мать при посторонних не могли нянчить детей, кормить их и, вообще, проявлять в отношении их какую-либо заботу.
Под избеганиями в этнографической науке принято понимать совокупность различных запретов, соблюдаемых супругами в отношении друг друга, своих детей и известных категорий родственников и свойственников [95]. Мы рассмотрим один из видов «избеганий» — в отношениях между родителями и детьми. В осетиноведческой литературе дореволюционного периода имеется ряд сведений по этому вопросу.
Так, С. Кокиев, подчеркивая, что у осетин было «развитое чувство стыдливости и приличия», говорит, что именно поэтому осетин не плачет, не высказывает открыто свое горе при потере близких и дорогих его сердцу людей — жены или детей, скрывает нежные чувства к ним. «...Избави Бог, чтобы осетин взял на руки своего ребенка и приласкал его в присутствии кого-нибудь, в особенности старшего или родной матери, отца и т. д.» [96].
К. Борисевич также отмечал, что отцы любят своих детей, но ласкать, брать на руки, играть с ними никогда не станут [97].
Другой автор, Г. А. Вертепов, обращает своё внимание на то, что при мягком отношении к детям отец никогда не приласкает своего ребенка, не обратится к нему и делает вид, что не замечает его. Если сам ребенок потянулся к отцу, то и это ему ставили в упрек, что, мол часто нянчит его. «Если бы даже случилось несчастье с сыном, — писал он, — и тогда отец не должен вмешиваться, если при этом присутствуют посторонние люди» [98]. Еще одним подтверждением рассматриваемому порядку служат слова К. Хетагурова о том, что «если мать занята и не может покормить и унять своего ребенка, то предоставляется всем, кому угодно, возиться с ним, покачать колыбель, подержать малютку на руках и пр. Лишает этого права осетинский этикет только отца малютки. Только в самом интимном кругу (жены и детей), или с глазу на глаз, позволительно отцу дать волю своим чувствам и понянчить, приласкать детей» [99]. В заключение он приводит пример, аналогичный которому можно услышать почти у всех народов Северного Кавказа. Суть его заключалась в том, что отец К. Хетагурова, будучи еще ребенком, подполз к самому краю крыши. Отец ребенка, не имея права схватить его руками, успел наступить ему на рубашонку, мальчик повис над пропастью и висел до тех пор, пока на крик не сбежались соседи и не спасли ребенка.
Другой случай, имевший место в станице Черноярской, где также жили осетины, был описан З. Сосиевым в 1874 году. Отец купался в реке, а недалеко от него работник наливал воду в бочку, поставленную в арбу. Сын хозяина залез на арбу, но бочка с водой опрокинулась и придавила мальчика собой. Отец не бросился спасать ребенка, а стал кричать на берег людям, что там тонет мальчик [100].
Литературный и полевой материал дает также немало таких случаев, когда ребенок на глазах отца подползал к огню и отец, боясь присутствия своих родителей, которые, кстати, могли и не увидеть, не предотвращал несчастья. В г. Ардоне рассказывают случай, когда на глазах отца ребенок подполз к огню и у него сгорела рука. В г. Дигора был аналогичный случай, и в результате у девочки сгорели обе руки.
Рассматриваемые обычаи затрагивали и мать, хотя в меньшей степени, чем отца, лишали осетинку возможности выполнять при старших родственниках семьи свои материнские обязанности. Мы уже отмечали, что мать не могла покормить ребенка грудью в присутствии старших родственников мужа, не могла приласкать его или унять плачущего младенца, взяв его на руки. Если се все же заставали с ребенком, она должна была тут же положить его куда-нибудь или передать кому-нибудь из находящихся рядом людей. Женщина не могла пройти по улице, держа на руках своего грудного младенца. В случае необходимости она брала в качестве сопровождавшего лица с собой девочку, которая несла ее ребенка.
В селении Цей 100-летняя женщина-информатор рассказала нам, что однажды, когда она купала во дворе двухмесячного ребенка, ее застал за этим занятием старик из рода мужа. Она тут же бросила ребенка, и он упал ничком на землю и лежал так до тех пор, пока старик сам не поднял его. Затем он позвал женщин и отдал ребенка им.
Сами осетины объясняют избегания тем, что раньше просто стыдно было в присутствии старших общаться со своим ребенком, ласкать его. Однако, этот обычай был широко известен не только осетинам и нашел свое отражение в этнографической науке. Мы не будем здесь излагать историю этого вопроса. Отметим только, что ряд дореволюционных исследователей считали, что обычаи избегания свойственны переходному периоду, когда групповой брак стал заменяться индивидуальным [101]...
В этнографической науке обычаи избегания нашли свое отражение в трудах М. О. Косвена, Я. С. Смирновой, X. В. Дзуцева, Н. А. Кислякова [102] и были определены ими как переход от матриархата к патриархату, матрилокального поселения к патрилокальному и матрилинейного счета родства к патрилинейному. Главной целью было избежать действий и поведения, которые проявляли еще не утвердившуюся патриархальную близость к детям. Происхождение избегания объясняют и условиями существования большой патриархальной семейной общины, где все дети считались общими и проявление родительских чувств к собственным детям не допускалось [103].
М. О. Косвен выделяет «избегания» между матерью и ее детьми в совершенно особенную форму «избеганий» и истолковывает их как обычаи, связанные с переходом от матриархата к патриархату, как своего рода демонстрацию со стороны матери, подчеркивающую, что она отказывается от принадлежности ребенка к ее материнскому роду [104].
Однако, как отмечает В. К. Гарданов, нельзя правильно понять весь комплекс обычаев избегания между родителями, и детьми «без учета характерной для классической первобытности принадлежности детей не родительской семье, а всему родственному коллективу, в котором они родились и живут, вскармливаются и воспитываются». Этот порядок В. К. Гарданов предложил назвать «первобытной общностью детей» [105].
Вполне понятно, что избегания между родителями и детьми накладывали определенный отпечаток отчужденности и суровости на воспитание. Дети, по существу, росли лишенные родительской ласки и поэтому, как справедливо отмечает Я С. Смирнова, «обычаи избегания» в XIX — начале XX вв. не явились нейтральными традициями народного этикета, а были вредным наследием патриархального строя, одним из отрицательных пережитков быта патриархальной семьи [106].
В связи с этим был издан циркуляр начальника Осетинского округа «относительно кровной мести и других вредных народных обычаев», который вошел в книгу Ф. И. Леонтовича. В нем, в частности, говорилось, что, «ласкать детей при посторонних лицах считается у вас предосудительным; подобного нелепого обычая ни в одном просвещенном обществе, народе не существовали, и это. против религиозных чувств, а поэтому ласкать детей, как в присутствии посторонних, так и при родственниках, не только не должно быть предосудительным, но, напротив того, ласкать детей есть священная обязанность родителей, но, несмотря на. это, вы его не соблюдаете, боясь упрека за нарушение древних обычаев» [107].
АВУНКУЛАТ
В семейном быту осетин в рассматриваемый период времени большую роль играли и пережитки авункулата. «Хæрæфырт барджын у», «хæрæфырт тыхджын у» («Сын сестры имеет много права», «сын сестры силен»), — говорили у осетин, имея в виду права племянника в доме материнского дяди. «Хæрæфырт» означает дословно «сын сестры», но этим же термином у осетин обозначалась и дочь сестры. Материнский дядя назывался «мады ’фсымæр» — «матери брат». Типы взаимоотношений проявляющихся между ними в различных формах, принято обозначать в этнографической науке термином «авункулат» [108].
Накопленный по этому вопросу обширный материал, систематизированный и исследованный М. О. Косвеном, показал, что этот порядок, получивший свое определение по Бахофену как авункулат, был свойствен многим народам, стоящим на различных ступенях социального развития, и сложился у них в эпоху перехода от матриархата к патриархату.
Был знаком этот институт и осетинам. «У осетин еще недавно «хæрæфырт» в роду своей матери, окруженный заботами и вниманием последнего, занимал в нем подчас не менее выгодное положение, чем племянник но отцу» [109]. «Родство по матери выражается столь же сильно (или почти столь же сильно), как и родство по отцу. Дядя по матери столь же близок осетину, как и дядя по отцу, а иногда даже можно слышать от осетина признание, что к дяде по матери он питает большую родственную близость, чем к дяде по отцу» [110].
Обычное право осетин тесно связывало материнского дядю и племянника взаимными обязательствами выполнения обычая кровной мести.
По сведениях Б. В. Скитского, у осетин из родственников убитого дядя по матери был особо непримиримым врагом для убийцы. Родной брат являлся защитником и покровителем не только своих сестер, но и их детей; дети сестры считались членами семьи [111]. Об обязанностях племянника гласила поговорка: «Хæрæфырт туг исæг у» («Племянник — мститель»). Дословно— «Племянник, берущий кровь».
Осетинский народный фольклор также доносит до нас отголоски этого порядка. Гуцыром Шанаевым записано «Сказание о Святом Уастырджи». Суть сказания в том, что Св. Уастырджи посетил под видом всадника трех братьев-бедняков, бывших на сенокосе. Желая помочь им, Уастырджи спросил, чего бы они хотели просить у Бога. Два старших брата высказали свои пожелания, а третий, младший, ответил: «Прошу тебя, дорогой гость, дозволения сбегать за советом к братьям моей матери, от которых только одних и можно получить истинный родственный совет» [112].
Сын сестры имел особые права на имущество своего дяди и вообще на имущество материнской родни. По словам М. К. Гарданова, когда мальчик подрастал, его отсылали к родственникам матери с «кувæггæгтимæ» (угощением). Те должны были выделить племяннику так называемый «хæрæфырты лæвар», т. е. «дары племяннику». В него, в частности, входили медные вещи, конь со сбруей, ружье, скот. Все это племянник мог получить в детстве или при женитьбе. Мог их потребовать и в любое другое время в случае настоятельной необходимости, нужды [113]. Постепенно размер даров уменьшался, он мог быть далеко не столь значительным и зависел от материального состояния семьи материнской родни, но долгое время обязательным оставалось дарить коня. Став взрослым, племянник мог напомнить об этом. Если не дарили, тогда он, заприметив лучшего коня, похищал его. Односельчане, соседи не только не осуждали этот насильственный акт, но расценивали его как вполне закономерный и считали его как своеобразным проявлением мужества, самостоятельности. Вместо коня племянник мог увести быка, унести такие ценные вещи, как саблю, ружье, медный котел. Были и такие случаи, когда у братьев матери коня не оказывалось, юноша угонял коня у других родственников, которые состояли в наиболее близком родстве к его «мадырвадæлтæм», т. е. к братьям его матери.
Истоки этого порядка М. Ковалевский относит к периоду существования матриархальной семьи, когда «защитником детей являлся брат матери и когда племянник наследовал брату своей матери» [114].
В приведенных нами материалах более отчетливо выступают права племянника на имущество дяди по матери, в то время как рассматриваемый нами порядок предполагал в свою очередь и права материнского дяди на имущество племянников, хотя и в значительно меньшей мере. Об этом свидетельствовал тот факт, что у осетин бытовал известный многим народам Кавказа обычай обязательного свадебного подарка со стороны жениха материнскому дяде невесты. «У осетин,—указывал А. Даринский,— в числе подарков, которые делал жених, был, между прочим, один, под названием «мадырвады бæх», т. е. конь для ближайшего родственника матери невесты, каковым, конечно, является ее брат» [115].
Таким образом, у осетин весьма четко выступают пережитки авункулата, восходящие к имущественной общности, которая прежде существовала между дядей и племянниками, как членами одной материнской общины.
ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ
Осетинские пословицы: «Æвзæр, мыггаджы худинаггæнæг у» («Дурной в роде, срамит его), «Фæлтау бынтон æнæзаенæг, æвзæр зæнæджы бæсты» («Лучше совсем не иметь потомства, чем плохое потомство иметь») и другие отражали взгляд осетин на домашнее воспитание.
Некоторые источники дореволюционного периода отмечали, что воспитанием детей в собственном смысле этого слова осетины не занимались [116]. Современные исследования отмечают в этнопедагогике осетин две системы воспитания — семейную и общественную [117]. При внимательном рассмотрении они прослеживаются достаточно четко.
Первоначальной основой воспитания ребенка служило семейное воспитание, которое сводилось, в основном, к обучению ребенка комплексу правил поведения, а также к знанию обычаев народа. Одной из непреложных норм семейного воспитания было воспитание у ребенка уважения к родителям. Согласно обычаю, дети должны были «во всем повиноваться родителям со смирением и глубочайшим почтением, принимать всякое от них приказание, безропотно исполнять его» [118]. Проявление неуважения к родителям осуждалось очень строго.
В соответствии с правилами внутрисемейного этикета нельзя было появляться перед родителями в белье или одетым небрежно. Это воспитывалось у ребенка с детства. «Сыновнее уважение требует, чтобы сын с той поры, когда перестал ходить нагишом, всячески избегал встретить мать не вполне одетым. И вот поутру, находясь в некотором дезабилье, он тщательно высматривает, не находится ли мать поблизости. Показаться ей в этом виде было бы грубым оскорблением чувства скромности» [119]. Это чувство стыдливости сохранялось по отношению к родителям всю жизнь. С. Кокиев приводит пример, когда шестидесятилетний старик за всю жизнь не позволил себе никогда показаться в одном белье или неодетым престарелым родителям, которые почти ничего не видели и не слышали [120]. Информаторы рассказывают, что не только в семье, но и вообще было стыдно появиться в неопрятном виде, особенно перед старшими. Завидев еще издали на улице стариков, мальчик, которому предстояло пройти мимо них, старался оправить одежду, подтянуться, чтобы у тех не оказалось повода сделать ему замечание. Причем, проходя мимо них, он должен был соблюдать определенную дистанцию. Почитание старших постепенно входило у детей в привычку, становилось одной из важнейших этических норм. «Уважение к седине, покорность старшим и беспрекословное исполнение их воли — вот их основы семейной жизни»,— писал К. Хетагуров об осетинах [121]. Усваиваемый осетинскими детьми кодекс приличий требовал не выражать при старших своих суждений, оказывать им всевозможные услуги, уступать место старшему, когда он подходит, не садиться без его приглашения.
Огромную роль в семейном и общественном воспитании играла сила примера. Поэтому родители и старшие вообще должны были вести себя в соответствии с теми нормами поведения, которые они хотели выработать в молодом поколении. По словам одного из наших старейших информаторов, бытовало мнение о том, что «каким языком родители обращаются к лежащему в люльке ребенку, таким же языком этот ребенок заговорит с родителями, став взрослым». Старшие старались внимательно относиться к младшим, воспитывали в них мужество, выдержку, стойкость. У осетин есть поговорка: «Дон кæстæрæй нуазынц» («Воду пьют, начиная с младшего»). Этим как бы нарушалось то внимание, которым неизменно пользуются старшие, но в данном случае старший, уступая очередь младшему, как бы демонстрировал свою выдержку, стойкость перед таким сильнейшим чувством, как жажда.
Как и у всех горцев Северного Кавказа, местом для приема гостей в осетинском доме была кунацкая, где мальчик усваивал народные обычаи, учился уважать гостей и стариков.
Часть забот о госте лежала на мальчиках дома: подать умыться, постелить постель, раздеть гостя и т. д. Если в семье мальчиков не было, то эти обязанности выполняли соседские мальчики или младший член семьи, но непременно мужского пола. С разрешения взрослых дети имели право присутствовать в той комнате, где был гость. Они внимательно прислушивались к тому, что и как говорил гость, присматривались как он вел себя. И если гость вел себя не в соответствии с требованиями этикета, то это становилось предметом осуждения. Поэтому о детях той семьи, где часто бывали гости (уазæгджын хæдзар), говорили, что они должны быть хорошо воспитаны, знать тонкости этикета.
К телесным наказаниям, как мере воспитания, прибегали крайне редко. Достаточно сказать, что даже грубый оклик в случае непослушания воспринимался как оскорбление и для того, кто кричал, и для того, на кого кричали.
В семье ребенок получал первые трудовые навыки. В рассматриваемый период нельзя говорить о господстве у осетин натурального хозяйства, однако замкнутость его ощущалась еще в значительной степени, и если не все, то почти все необходимое для хозяйства производилось обычно внутри семьи. Кроме того, в это время нередки еще были большие семьи, члены которых совместным трудом обеспечивали все свои потребности. В условиях самодавлеющей хозяйственной единицы, каковой являлась осетинская семья в конце XIX в., каждой женщине нужно было знать прядение, ткачество, выделку кожи, крашение и т. п. Точно так же горец сам должен был сооружать дом, делать плуг, борону, колеса и т. д. Всему этому с детства обучали детей. Девочку приобщали к труду с более раннего возраста. С 5—6 лет ей поручали покачать люльку, выполнить какие-нибудь несложные поручения, что-либо отнести, принести, подать. С 6—8 лет к ней уже предъявляли более сложные требования, чем к ровесникам мальчикам. Нередко на долю девочек выпадал и непосильный труд. Все это зависело от социального и имущественного положения семьи. «До 11—12 лет осетинка нянчит своих младших братьев и сестер, участвует вместе с матерью в полевых работах, носит воду с речки в кувшинах и тяжелых деревянных ведрах, загоняет домой скот, вернувшийся с пастбища; еле прикрытая старыми лохмотьями и почти босая, она бегает за матерью на мельницу и возвращается назад голодная и холодная. После 12 лет на плечи осетинской девочки ложатся более трудные домашние дела, а к 15 годам она уже выполняет всю работу, которая до этого лежала на матери», — писал И. Кануков [122].
Цомак Гадиев, отмечая тяжелое положение осетинской женщины с момента появления ее на свет, писал, что воспитание «нежеланной» девочки идет у корыта ее матери и рядом с ней [123]. И в самом деле, девочка нередко еще не доставала даже до корыта, в котором месили тесто, и ей приходилось подставлять скамеечку. Ее учили шить чувяки, прясть шерсть и прививали целый ряд других хозяйственных навыков. Худалова Сахар вспоминает, как в 8 лет мать сажала ее рядом с собой к ткацкому станку и поручала делать долевую нить, а уточную делала сама. Информатор Хугаева Четон рассказывает, что ее выдали замуж в 12 лет. И к тому времени она уже умела сама валять войлок, шить, кроить. Если девочка на первых порах и не справлялась с каким-либо сложным делом, то ее все равно хвалили и при этом отмечали, что в следующий раз она сделает еще лучше. Таким образом, морально стимулируя, незаметно прививали девочке интерес и любовь к труду.
Кроме того, что девушка до выхода замуж овладевала в совершенстве домашними женскими ремеслами и вообще всеми хозяйственными навыками, она должна была получить еще соответствующее нравственное воспитание. В ней воспитывали такие качества, которые считались необходимыми для осетинской женщины: знание и строгое соблюдение обычаев, скромность и терпение, послушание и покорность старшим в семье.
Несколько иначе шло трудовое воспитание мальчиков. 6—7-летнему мальчику поручали пасти телят, коз, гусей. С этих же лет мальчик помогал отцу запрягать и седлать лошадь; мальчик 7—8 лет уже сам должен был уверенно сидеть на лошади. По возвращении отца сын снимал с лошади седло, ухаживал за конем, мыл его, поил. 10-летнему мальчику доверяли самостоятельно пасти аульский скот (но не в ночное время). Отец предварительно наставлял сына, как нужно следить за отарой. Говорил, что «зивæггæнæг фиййау йæ фос дардæй здахы» — «ленивый пастух свое стадо издали возвращает», т. е учил его не лениться. Когда сын успешно справлялся со своими обязанностями и пригонял вечером скот благополучно, его хвалили. Вообще, поощрение в народной педагогике осетинского народа занимало большое место.
Принимал мальчик участие и в полевых работах. При пахоте мальчики 10—12 лет убирали лежащие на месте вспашки горные камни и относили их на участок, непригодный для земледелия — «цæнд». Идущие вслед за пахарем дети разбивали комья земли большим деревянным молотком. Мальчикам постарше давали ножи, и когда отец пахал, то они шли следом и перерезали оставшиеся коренья, чтобы те высохли и не разрастались больше на поле. Во время боронования на борону, которой служила плетенка из хвороста, скрепленная деревянной жердью, сажали для тяжести мальчика. Мальчики были и погонщиками быков при молотьбе. «Погонщик — обыкновенно подросток — очень хорошо следил за своей рогатой командой и, вооруженный хворостиной и плетеным веером, не позволял нарушать порядка и наваживать хлеб, вовремя подставляя веер» [124].
Четырнадцатилетнего мальчика посылали самостоятельно за дровами, если лес был не очень далеко. Предварительно ему говорили, какой примерно длины должны быть дрова, чтобы их удобно было перевозить, как их укладывать. Обычно в качестве тягловой силы ему давали осла.
В 16 лет мальчик впервые шел косить сено наравне со взрослыми. По этому поводу отцу говорили, что теперь тебе легче будет жить, твой сын уже взял в руки косу. В честь этого дня юноше пекли большую лепешку — «гуыл». Если набиралось несколько юношей — однолеток, впервые участвовавших в сенокошении, то их ставили рядом друг с другом, а в конце поля клали огромную лепешку. Кто первым доходил до конца, тот получал в награду эту лепешку. Если же он был один, ему давали так называемый «фæлтæры зæхх» — испытательный участок. И если он проходил до конца без отдыха, то о нем говорили, что это сильный юноша и из него выйдет настоящий мужчина. В этом же возрасте отец ставил его к плугу и учил пахать самостоятельно.
С 16 лет юноша делался «взрослым» членом семьи с правом голоса, с этого возраста он мог уже вступать в брак. Это был уже возраст совершеннолетия, а связанные с этим испытания можно квалифицировать как испытания, символизирующие переход юноши в другой возрастной класс — класс взрослых.
«Мæгуыр лæгæн йæ род тагъд гал кæны, йæ сывæллон та лæг кæны» («У бедняка теленок быстро становится быком, а ребенок мужчиной»),— говорили осетины. Мы привели эти слова в связи с тем, что рассмотренные выше нормы трудового воспитания были характерны не для всех социальных слоев в одинаковой степени. Детям знатных феодальных родов тоже прививали необходимые хозяйственные навыки, однако основной упор в воспитании делали на эстетическую сторону, обучая их аристократическим манерам, искусству танца, игре на. гармонике, красноречию. Девушек часто отдавали для обучения рукоделию к мастерицам, славившимся умением шить золотом, серебром. Девушек-мусульманок нередко отдавали в Кабарду, где они, помимо перечисленных хозяйственных навыков и правил этикета, обучались чтению Корана.
Придают ли сегодня осетины то огромное значение, которое они придавали в начале XIX и в конце XX веков воспитанию детей, как мальчиков так и девочек? Хотят ли сегодняшние осетины, чтобы девушка в семье получала традиционное осетинское воспитание? На эти вопросы по материалам исследования 1992 г. мы получили следующие ответы: да — 65,1%; нет, нужно воспитывать девушку в духе со временем — 2,9%; да, но кое-что в воспитании изменить с учетом современности — 30,1%; затрудняюсь ответить — 0,7%; другое — 1,2%.
В этом же ключе был задан и следующий вопрос: «Не кажется ли Вам, что отход от традиционного воспитания мальчиков в осетинской семье (почитание старших, уважение к женщине, трудолюбие, сдержанность в поведении) негативно влияет в целом на национальный дух осетин?» Да — 89,0%; нет — 6,8%; затрудняюсь ответить — 2,2%; другое — 2,0%.
Как видно из материалов опроса, подавляющее большинство опрошенных хотят, чтобы мальчики и девочки в осетинской семье получили традиционное всестороннее физическое, трудовое, нравственное, эстетическое и религиозное воспитание, что в совокупности можно выразить такими понятиями как: «Ирон æгъдау» (законы, нравы предков), «æгъдауджын» (воспитанный, добронравный), «намыс кæнын» (создать честь, славу, имя). Т. е. большинство осетин считают, что быть осетином значит досконально знать обычаи и правила этикета предков, нормы взаимоотношений между старшими и младшими в семье, поведения в обществе и т. д.
При всем этом у осетин издавно выделилось главное: в мальчиках воспитывали представление о достоинстве и нетерпимости малейшей обиды, в девочках целомудрие, в тех и других — выдержку и скромность. В прошлом комплекс предписываемых правил поведения между родителями и детьми, различных половозрастных групп строго регламентировался.
Как показали материалы исследования 1992 г. (см. табл.) в наше время отношения между родителями и детьми, детей между собой — в основном, не выходят из традиционных рамок поведения в осетинской семье. На вопрос: «Соблюдаются ли в Вашей семье следующие нормы поведения?» мы получили ответы (в %):
Как видно из таблицы, в отношениях между родителями и детьми уже нет тех строжайших правил поведения. Тем не менее, в половозрастной структуре сохраняются иерархические правила поведения, т. е. большинство опрошенных стараются сохранить традиционные правила поведения осетин в семье, основанные на прерогативе старшинства и пола.
АТАЛЫЧЕСТВО
Одним из этнографических институтов, встречавшихся в быту осетин, было аталычество, известное почти всем народам Северного Кавказа в большей или меньшей степени. В трудах ряда ученых установлены истоки аталычества, причины его возникновения [125]. Установлен стадиальный характер его развития в процессе смены первобытно-родовой, исторической формации на феодальную. Аталычество получило и свое четкое определение.
Сущность института аталычества заключается в том, что ребенок вскоре после рождения переходил на более или менее продолжительное время в другую семью, а затем возвращался к своим родителям. В ряде источников дореволюционного периода встречается характеристика этого порядка [126], причем у осетин аталычество было развито только в феодальной среде. Так, В. Б. Пфаф писал, что «дигорские и тагаурские алдары прежде всегда отдавали своих младенцев на воспитание в Ка-барду» [127]. Как правили, желающих взять на воспитание ребенка было немало, однако при выборе воспитателя принималось во внимание его социальное положение. «Лица высшего сословия обыкновенно отдают своих детей на воспитание какому-нибудь семейству из низшего класса, но пользующемуся уважением», — писал. Ф. И. Леонтович [128].
Более конкретно свидетельствуют об этом материалы Б. 3. Тулатова: «Когда у алдара рождался ребенок, то фæрсаглæг брал его к себе в дом...» [129], а также А. Ардасенова и А. Есиева: «Дети куртатинских дворян воспитывались вне дома, у фæрсаглæгов» [130]. По мнению Г. Кокиева, «аталычество, не только осетинское, но и северо-кавказское в целом, возникло на почве взаимной между аталыком и родом воспитанника экономической заинтересованности». Этим он объясняет и соперничество между претендентами на роль воспитателя. В качестве аргументов автор приводит целый ряд примеров, когда осетинские феодалы воспитывали детей кабардинских князей и за это получали подарки не только деньгами, скотом, но и крестьянами, и земельными участками. Таким образом, аталычество «способствовало развитию феодализма в обществе кавказских горцев» [131]. Такое толкование аталычества, по мнению М. О. Косвена, правильно констатировало и объясняло только некоторые элементы аталычества, преимущественно той его формы, в которой оно существовало между различными сословиями и классами в его феодальной форме [132].
Позднее Г. Кокиев вновь возвращается к теме аталычества. Материалы эти не опубликованы, поэтому мы считаем, необходимым вкратце представить их в нашей работе. Автор дает толкование семантике терминов, существовавших у осетин для обозначения обычаев аталычества, описывает обрядовую сторону аталычества во всех его стадиях. Он исключает появление у осетин аталычества в начальной стадии родовой формации, в условиях почти полной изоляции одного рода от другого. По его мнению, в силу слабого развития производительных сил не было необходимости в расширении внешних связей. Осетинское аталычество зарождается и получает свое развитие, по Г. Кокиеву, в период распада родовых отношений, когда производительные силы, а вместе с ними и потребности людей развились настолько, что им становилось тесно в рамках одного рода.
Аталычество, которое, по мнению Г. Кокиева, в период родового строя содействовало развитию межродовых отношений, в феодальный период было использовано социальными верхами для установления и упрочения классовых отношений между феодалами. Слабый феодал становился аталыком более сильного феодала, а по существу род аталыка становился вассалом более сильного и могущественного рода. Итак, аталычество, подтачивавшее при родовом строе основы замкнутой патриархально-родовой организации и, следовательно, игравшее в эту эпоху прогрессивную роль, в феодально-классовых условиях, сделавшись средством упрочения классового союза между феодалами, стало играть реакционную роль,- заключает автор [133].
Большим вкладом в изучение аталычества явилась работа М. О. Косвена «Аталычество» [134]. Она была оценена как одна из лучших и интереснейших работ по проблеме кавказской этнографии [135]. На основании критического анализа имевшихся литературных источников, содержащих материал по аталычеству, а также проведенных широких аналогиях между кавказским аталычеством и отдачей детей на воспитание, имевшей место у других народов мира на различных этапах их исторического развития, автор выясняет в аталычестве два исторических слоя: более архаическую форму — отдачу детей на воспитание, практикуемую всеми сословиями в своей среде, и более поздний слой — специфически уменьшившийся в феодальных условиях порядок отдачи высшими сословиями своих детей в семьи зависимых сословий или классов. Возникновение аталычества М. О. Косвен относит к эпохе перехода от матриархата к патриархату.
Однако, признавая аталычество как порядок в высшей степени сложный, М. О. Косвен отмечал, что «в силу этого нельзя сказать, что на данной стадии исследования аталычества порядок этот приведен в ясность и что все его элементы и черты освещены и объяснены. Поэтому, при умелом проникновении в бытовое прошлое и тщательном собирании материала на основе более глубокого понимания сущности этого порядка, можно сделать новый серьезный вклад в его изучение» [136].
Свое дальнейшее разрешение проблема аталычества находит в трудах В. К. Гарданова. Им были значительно расширены этнические рамки распространения аталычества, в частности, не только отмечено широкое бытование его у тюркских и монгольских народов, но также выяснено, что именно у них аталычество проявлялось в наиболее ярких, даже классических формах [137], в то время как М. О. Косвен считал, что нет оснований говорить «о сколько-нибудь широком и глубоком распространений аталычества у тюркских народов» [138], а о монгольских народах не упоминалось вообще.
На основании сравнительного историко-этнографического материала В. К. Гарданов прослеживает эволюцию этого порядка. Так, пребывание детей в семье аталыка в переходный период развития первобытного общества от матриархата к патриархату он объясняет своеобразной данью материнскому праву и сопутствующей ему первобытной общностью детей, когда воспитатель-аталык и дети, принадлежавшие всему первобытно-родственному коллективу, основанному на материнском праве, постепенно становились членами отцовской семьи, входящей в состав патриархального рода. В этот период архаически аталыком был материнский дядя, и на этом первоначальном этапе оно тесно связано с авункулатом. В качестве другой формы изживания первобытной общности детей в условиях патриархального порядка автор рассматривает отдачу на воспитание в любую другую семью, но только не родственную по материнской линии, ибо опасались, что такая семья могла бы по патриархальной традиции предъявить свои права на ребенка, противопоставив их отцовским правам [139].
В условиях перехода от патриархально-родового к классовому обществу этот обычай сохранялся, главным образом, в среде господствующего класса и принял форму передачи родителями детей на воспитание и в подчиненную или зависимую семью.
Утверждение Г. Кокиева о том, что в основе аталычества лежал экономический фактор, может быть (в частности, на осетинском материале) отнесено к наиболее поздней его стадии — феодализированной, т. е. к тому периоду, когда вассально-феодальные отношения получили свое развитие как внутри самой Осетии, так и кабардино-осетинские, и когда экономический фактор был использован господствующим классом «для укрепления вассально-суверенных связей, в силу чего он сохранился преимущественно в феодальной среде» [140]. Аталычество в его поздней стадии не получило своего развития в среде южных осетин. «Обычай черкесов, согласно которому дети знатных воспитываются нижестоящими, не существует, по крайней мере, в средней и южной Осетии» [141], — писал К. Кох. Собранный нами полевой материал также не дает сколько-нибудь заметных сведений его бытования. Поэтому утверждение М. О. Косвена о том, что «отдача детей на воспитание носила в Юго-Осетии более отчетливо выраженный характер аталычества» [142] не находит пока своего подтверждения.
Таким образом, аталычество в период конца XIX — начала XX вв. было известно только феодальным кругам, практиковавшим отдачу детей на воспитание как внутри Северной Осетии так и за ее пределы — в Кабарду. При этом выборе аталыка соблюдение иерархической лестницы было обязательным
И, наконец, несколько слов о том, в чем заключалось воспитание ребенка у аталыка. Желавшие взять ребенка на воспитание посылали своих представителей к родителям новорожденного, и если те соглашались, то ребенка в сопровождении его близких родственников, а также будущего аталыка и его близких родных торжественно отправляли в дом воспитателя.
Родители не должны были навещать ребенка и только «в день, когда ребенку минет год (это в том случае, если ребенка брали сразу же после рождения), воспитатель и жена его являлись с младенцем в дом его родителей, где праздновался «кæхц», а затем опять возвращали его в семью аталыка. Ребенок оставался у аталыка, по данным В. Б. Пфафа до 6-летнего возраста [143], по другим сведениям до 7—10 лет [144]. Имеются источники, где указываются и более длительные сроки: 10—13 лет и даже 16—17 лет [145], т. е. период добрачного возраста. В этом случае часто аталык принимал на себя обязанности женить своего хъана, выбирал девушку соответствующего происхождения, просил ее руки у родителей и платил выкуп [146].
На воспитание, в основном, отдавали мальчиков, реже девочек. Аталык заботился о нем, как о своих собственных детях и даже больше. Нам рассказали случай, когда Цориевы взяли на воспитание ребенка из феодального рода Каражаевых в грудном возрасте. У самих Цориевых тоже был ребенок. Когда грудного молока не стало хватать на обоих детей, мать отняла от груди собственного ребенка с тем, чтобы обеспечить воспитаннику нормальное кормление. Г. Кокиев отмечал, что родные дети аталыка могли ходить в чем угодно, питаться как угодно, а емчег (воспитанник), за которого аталык чувствовал ответственность перед сильным и могущественным родом, должен был быть всегда одет, обут в самое лучшее и питаться самым лучшим, что было в доме воспитателя [147].
Осетины и сейчас, желая подчеркнуть хорошие условия жизни ребенка в семье, говорят «хъаны цард ын ис», то есть «живет как хан». Безусловно, ребенок получал навыки трудового воспитания, но принимая во внимание, что это были дети феодалов, основой была аристократическое воспитание. Воспитывавшиеся в Кабарде овладевали также кабардинским языком и этикетом. Девочек, отданных на воспитание в Кабарду, учили читать Коран и соблюдать основные требования мусульманской религии.
После окончания срока воспитания воспитанника возвращали к родным в торжественной обстановке. Его наряжали в лучшие наряды, дарили кинжал, пистолет и лошадь. Возвращался он верхом в сопровождении сверстников, которые пели и джигитовали. У родных воспитанника их ожидал пир, пляски, песни. В результате устанавливались родственные отношения не только между семьями воспитателя и их воспитанника, но и в целом между этими двумя родами. Родство это поддерживалось и чтилось высоко.
Из книги "Этнография детства у осетин", авторы Х.В. Дзуцуев, Т.З. Бесаева
Литература
94. Леонтович В. Ф. Адаты Кавказских горцев, Одесса, 1882 г. Вып. I, с. 276; Тульчинский Н. П. Пять горских обществ Кабарды. Терский сб., вып. V, Владикавказ, 1903, с. 203; Сысоев В. М. Карачай в географическом, бытовом и историческом отношении. СМОМПК, вып. 43, 1913, с. 51; Гр а бииски й Н. Ф. Ингуши (их жизнь и обычай). ССКГ, Тифлис, 1976, с. 53; Дубровин Н. Н. Указ. соч., с. 441; Гаджиева С. Ш. Семья и брак у народов Дагестана в XIX -начале XX вв. М., 1985.
95. Смирнова Я. С. Обычай избегания у адыгейцев и их изживание в советскую эпоху. СЭ, 1961, №2, с. 41.
96. Кокиев С. Записки о быте осетин. СМЭ при Дашковском этн. музее, 1885. Вып 1, с. 76.
97. Борисевич К. Черты нравов православных осетин и ингушей. Этнографическое обозрение. М., 1899, № 1—2, с. 242.
98. Вертепов Г. А. В горах Осетии. Терские Ведом., 1900, № 48
99. Хетагуров К. Л. Особа. Собр. соч., т. IV, с. 339.
100. Сосиев 3. Станица Черноярская. Терские Ведом., 1900, № 26.
101. Даринекий А. Семья у кавказских горцев. Записки общества истории, филологии и права при Варш, ун-те. Варшава, 1903; Максимов А. Н. Ограничение отношений между одним из супругов и родственниками другого. Этногр. обозрен., 1906, № 1—2.
102. Кисляков Н. А. Очерки по истории семьи и брака у народов Средней Азии и Казахстана. Л., 1969, с. 208; Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. М., 1961, с. 73; Дзуцев X. В., Смирнова Я. С. Семейные обряды осетин. Владикавказ, 1990 г.
103. Калоев Б. А. Осетины. М., 1971, с. 216.
104. Косвен М. О. Этнография и история Кавказа. М., 1961, с. 91.
105. Гарданов В. К. Аталычество. Доклад на IX Международном конгрессе антропологических и этнографических наук в Чикаго. М., 1973, с. 16.
106.Смирнова Я. С. Обычай избегания у адыгейцев и их изживание в советскую эпоху. СЭ, 1961, № 2, с. 46.
107. Леонтович Ф. И. Адаты кавказских горцев. Одесса, 1882, вып. II, с. 56.
108. Косвен М. О. Авункулат. СЭ, М., 1948, № 1, с. 3.
109. Кулов К. Д. Матриархат в Осетии. Изв. СОНИИ, Орджоникидзе, 1935, т. VIII, с. 67.
110. Ванеев 3. Н. Родовой строй в Осетии. Тбилиси. 1955, с. 133.
111. Скитский В. Б. Очерки истории горских народов. Орджоникидзе, 1972, с. 69.
112. Из осетинских народных сказаний. ССКГ, Тифлис, 1873, вып. VII, с. 25.
113. Гарданов М. Архив СОИГИ, ф. 161-1, папка 51.
114. Ковалевский М. М. Очерки происхождения и развития семьи и собственности. М., 1939, с. 33.
115. Даринекий А. Брак у северных осетин. «Записки об-ва истории, филологии и права при императ. Варшавском университете, Варшава, 1903.
116. Борисевич Указ. соч.
117. Магометов А. X. Культура и быт осетинского народа. Орджоникидзе 1968; Хадиков X. X К вопросу о предмете и источниках этнопедагогики осетин. Изв. СОНИИ, Орджоникидзе, т. XXVIII, 1971, с. 361.
118. Леонтович Ф. И. Указ. соч., с. 26.
119. Миллер В. Ф. В горах Осетии. «Русская мысль», М., 1884. кн. IX, с. 79.
120. Кокиев С. Указ. соч., с. 76.
121. Хетагуров К. Л. Указ. соч., с. 341.
122. Суменова 3., Канунов И. Орджоникидзе, 1972, с. 88.
123. Гадиев Ц. Осетинская женщина. «Женский вестник». 1908, № 1, с. 21.
124. Xетагуров К. Л. Собр. соч. М., 1960, т. IV, с. 332.
125. Косвен М. О. История и этнографии Кавказа. М., 1961, с. 10; Гарданов В. К. Аталычество у тюркских и монгольских народов. Тезисы докладов и сообщений по этнографии. Ташкент, 1973, с. 28; Смирнова Я. С. Аталычество и усыновление у абхазов в XIX—XX вв. СВ, 1951, № 2; Гарданов В. К. Аталычество. Доклад на IX Международном конгрессе антропологических и этнографических наук в Чикаго, М., 1973.
126. Сталь К. Ф. Этнографический очерк черкесского народа. КС, вып. XXI, Тифлис. 1990; Хан-Гирей. Вера, нравы, обычаи, образ жизни черкесов. РВ, 1842, т. 5, № 1; Дюбуа-де Монпере Ф. Путешествие вокруг Кавказа. «Труды Ин-та абхазской культуры». Сухуми, 1957, вып. VI, т. 1; Кавецкий А. Происхождение обычая у знатных горцев отдавать детей на воспитание посторонним лицам. «Кубанские областные Ведомости», 1879, № 3.
127. Пфаф В. Б. Путешествие по ущельям Осетии. «Сб. свед. о Кавказе», Тифлис, 1871, т. 1, с. 185.
128. Леонтовнч Ф. И. Указ. соч., с. 153.
129. Тулатов Б. 3. Несколько слов о происхождении тагаурских ал- дар и отношение их к другим сословиям ТВ, 1899, № 66.
130. Ардасенов А.; Есиев А. Высшие сословии осетин Куртатинского общества. М., 1892» с. 10.
131. Кокиев Г. А. К вопросу об аталычестве. «Революция и горец»; Ростов-на-Дону, 1929, № 3.
132. Косвен М. О. Аталычество. История и этнография Кавказа. М., 1961, с. 113.
133. Кокиев Г. А. Очерки по этнографии осетинского народа. ОРФ, ф. 33, СОИГИ, on. 1, д. 282, л. 215—224.
134. Косвен М. О. Аталычество. СЭ, 1935, № 11.
135. Генко А. Н. Задача этнографического изучения Кавказа. СЭ, 1936, № 4, с. 15.
136. Косвен М. О. Аталычество. История и этнография Кавказа. М., 1961, с. 113.
137. Гарданов В. К. Аталычество у тюркских и монгольских народов. Тезисы докладов и сообщений по этнографии Всесоюзного арх. этногр. совещания по итогам полевых исследований, 1972, Ташкент, 1973, с. 28.
138. Косвен М. О. История и этнография Кавказа. С. 111.
139. Гарданов В. К. Аталычество. Доклад на IX Международном конгрессе антропологических и этнографических наук в Чикаго. М. т. 1973, с. 16.
140. Гарданов В. К. Аталычество. С. 17.
141. Кох К. Путешествие через Россию к Кавказскому перешейку в 1837 и 1838 гг. Калоев Б. А. «Осетины глазами русских и иностранных путешественников», Орджоникидзе, 1968, с. 271.
142. Косвен М. О. История и этнография Кавказа. С. 111.
143. Пфаф В. Б. Указ. соч., с. 185.
144. Лавров Д. Записки об Осетии и осетинах. ТВ, 1875, № 3.
145. Дубровин Н. Указ. соч., с. 342.
146. Ардасенов А. и Есиев А. Высшее сословие осетин Куртатинского общества. М., 1892, с. 18.
147. Кокиев Г. А. Очерки по этнографии осетинского народа. С. 218.
148. Фрезер Д. Золотая ветвь. М., 1928, вып. 4, с. 164.
149. Штернберг Л. Я. Первобытная религия. 1936, с. 467.
