0 Корреспондент «Новой», следующая по пути ближневосточных беженцев, пробилась в Македонию — жесткую, но обаятельную



Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

Мимо большой жизни — пахучих пекарен и торопящихся на работу людей — мы уходим с шумных улиц в переулки Афин в поисках автобуса, который домчит нас к границе с Македонией. Здесь недалеко, да если даже будет не слишком комфортно — пусть. Ведь до Афин с острова Кос мы добрались на шикарном пароме, билет — 50 евро, место в каюте — 70.

Я плетусь за двумя сирийскими семьями, которые ориентируются в этом незнакомом городе куда лучше меня. Хотя и они тут — в первый раз. Джуди в белоснежном платке держит на руках шестимесячного сына, он срыгивает прямо ей на жакет. Рядом суетится добродушный муж Хасан, ниже ее ростом, коренастый, полноватый. Руки Джуди и все тело маленького сына Бари покрыты красными зудящими точками: в Косе они спали в палаточном лагере, их покусали какие-то блохи.

С Джуди из Сирии убежала семья ее брата, они держатся рядом, ведут за руки четырех большеглазых сыновей лет четырех-пяти.

Спускаемся в метро, едем спокойно в вагоне. Вдруг на станции «Фалиро» сирийские мужчины, буквально весь вагон, вскакивают и выбегают на перрон. Я из окна нашего вагона вижу, как всей толпой они окружили толстого седого грека в очках, сжимают круг, кричат. Я не понимаю, что происходит, кто-то держит двери, поезд не двигается. Наш Хасан бежит разнимать драку — толстого грека уже повалили на землю. Наконец он вырывается, побитой собакой убегает. Оказывается, он вытащил деньги из кармана дяди Джуди, и кто-то из беженцев это заметил…

Хасан берет меня под свое крыло дальше и весь путь следит за тем, закрыта ли у меня сумка. По-английски он не говорит, но взлетом бровей вверх спрашивает: все нормально?

Автобус до греческого городка Евзони на границе с Македонией идет семь часов, стоит 40 евро, заполняется сразу — наполовину сирийцами, наполовину мужчинами из Ирака. Почему-то иракцы — в основном мужчины. Маленький сын Джуди упакован в бархатный конверт, выданный с гуманитарной помощью, мальчик наряжен в розовую кофту. Постоянно капризничает, не может насытиться молочной смесью, жидко разведенной из экономии. Джуди капает ему в рот обезболивающее. Все взрослые сирийские мужики, сидящие на заднем сиденье автобуса, заняты привлечением внимания маленького Бари: трясут бутылкой с водой, корчат рожи, издают странные и смешные звуки.

В дороге иракцы достают телефоны и хвастаются фотографиями семей, которые оставили дома. Они планируют добраться до Европы и перевезти их за собой. Кто-то открывает мессенджер и показывает десяток селфи от чернобровой жены, кто помоложе — фотографию себя в окружении четырех сестер с мамой. Али из Ирака поворачивает ко мне экран — на нем мужчина с закатившимися глазами, завернутый в ковер, видно лишь лицо.

— Это мой старший брат. Его убили за то, что он суннит, — и спокойно листает фотографии дальше, на следующей — брат живой, держит на руках младенца. Ребенка тоже уже нет в живых.

В Евзони автобус останавливается у аккуратного дома, вокруг растет шиповник, за столом неторопливо пьют
вечерний чай местные жители. Отсюда до границы с Македонией пешком по железнодорожным путям нам плестись часа два-три. Полиция предупреждает: держитесь вместе, чтобы не нарваться на грабителей. Хасан подбирает с земли палку — на всякий случай.

На середине пути до лагеря беженцев — пункт UNHCR (Агентство ООН по делам беженцев). Раздают свежие фрукты, половины багетов, круассаны, детское питание, памперсы, прокладки. Перед детьми волонтеры ставят коробку — выбирай, что хочешь. Малыши набирают себе плюшевых игрушек, машинки, сладости, а потом всю дорогу волокут за собой по земле тяжелый, но такой ценный груз. Джуди предлагают новенькие белые кроссовки на липучках. В своих почерневших от дорог кедах она выехала из Сирии, они уже стоптались. Волонтеры пытаются повязать ей шарф через плечо, чтобы она посадила в него Бари и не надрывалась от тяжести. Не получается, полиция подгоняет, за нами уже выстроилась в очередь следующая группа беженцев. За час сюда приезжает около семи-восьми автобусов по сорок человек.





Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

Одной рукой Джуди прижимает Бари к телу, в другой несет пакеты с едой. Надо кормить малыша, руки заняты, остановиться нельзя — отстанем от группы, а уже темнеет. Она достает бутылочку, сует соску в рот Бари и фиксирует бутылку подбородком, чтобы держалась. Малыш безропотно сосет.

Над вымощенной обертками и смятыми пластиковыми бутылками дорогой беженцев встает месяц. Вижу, Хасан быстро моргает — то ли пытаясь не заснуть, то ли прийти в себя. По левую руку на пути возникает аккуратный виноградник, обнесенный забором. В темноте зажигаются огни — появляются люди:

— Сигар, май френд, туркиш лира, чендж, ноу проблем!
Предлагают сим-карты, особенно ушлые даже продают пароль от вай-фая. Вот брезентовая палатка, подсвеченная лампой: старик продает теплые куртки, очень некрасивые. Чуть пройти — фургончик, в котором предлагают коктейли, фраппе и горячую еду. За деньги, уже прямо перед воротами лагеря.

Перед входом в лагерь нашу группу равняют, выстраивают парами. Полиция не задает вопросов и жестами велит следовать к входу.

Я спрашиваю полицейского, где можно поставить штамп в паспорт.

— Ты уже в Македонии вообще-то. Получается, ты нелегально перешла границу. Ты сейчас нелегал. Мы должны тебя арестовать.

Граница между странами иллюзорна, никаких табличек нет, полицейские не оповещают о ее пересечении.

— Выплатишь штраф и пойдешь в суд. Я советую тебе вернуться в Евзони, там поставить штамп, дойти до пропускного пункта Богородица и с другой стороны попасть в лагерь, — учтиво советует мне македонский пограничник, четко проговаривая слова, будто я не понимаю. Он велит подождать. Выносит мне бутерброд, завернутый в пищевую пленку. Беженцы в это время заходят в большой неосвещенный шатер, получают такие же бутерброды. Слева кабинки душа, но никто не успевает — следующая группа уже на подходе.

Ко мне приходит полицейский, говорящий по-русски. Он говорит, конечно, коряво, но явно гордится собой:

— Возвращайся в Евзони, но я говорю тебе «нет»! Одна ты пешком по путям не пойдешь, мальчики, плохие, тебя ограбят. Жди.
Приходит третий пограничник и отводит меня к той самой невидимой черте, за которой уже Греция. Передает меня греческим «коллегам», которые уже ожидают. Они вертят мой паспорт, самый высокий смеется:

—Русс? Гоу мигрант ту Берлин!

Приходит его начальник.

— Сделай шаг назад, тебе нельзя на территорию Греции. Ты, наверное, соврала, что ты беженка, чтобы нелегально пересечь границу? Это твои проблемы, к нам в страну мы тебя не пустим.

Я не знаю, куда мне все-таки шагать и на чью территорию поставить тяжелый рюкзак. Македонский полицейский, сопровождающий меня, удивлен. Ну что, говорит, пойдем обратно.

Снова у ворот лагеря — меня передают очередному пограничнику, уже не говорящему по-английски. Он жестами велит загружать багаж на заднее сиденье, садиться к нему вперед. Проезжает пару метров, тормозит у киоска, здоровается с коллегой. Тот ему вручает бумажный стаканчик с фраппе. Мой пограничник везет меня дальше, держа руль уже одной рукой — прихлебывает кофе. Он улыбается, знакомится и говорит:

— Рус — добре, френд, США — проблем.

Он доставляет меня до пропускного пункта в ближайшем к лагерю городе Гевгелия, что-то объясняет миловидной женщине-полицейскому, у нее короткая стрижка, аккуратный макияж, ей за сорок. Она улыбается, уходит с моим паспортом.

— Now you're officialy in Macedonia! — вручает она мне паспорт с печатью.




Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

Семью Джуди я уже упустила, но все равно продолжу их путь — на поезде до македонского города Табановцы. Отсюда до него 200 километров. Поезд только через полчаса, мой пограничник говорит: «Сделаем паузу» — и завозит меня в кафе «Фламинго» при заправке. Наливает воду, знакомит с друзьями, работающими здесь, по-балкански эмоционально рассказывает им мою историю.

Снова везет меня в лагерь, там записывают мои данные в список журналистов. Сорокалетний седеющий полицейский (уже другой) продолжает писать, но поднимает на меня глаза:

— Ты христианка? — крестится. — Русская! Люблю русских: сильные, женщины, красивые… Но много пьют. Надо русским волю в кулак собрать! — дописал. — Женщина — она как слезинка в ладони, ее надо беречь. Вот была у меня подруга… Ты не замужем? А у тебя есть фейсбук? Хотя чего там, ты ж больше сюда не вернешься.

Он вздыхает.

— Пойдем, покажу тебе, как до поезда дойти.

Из лагеря через ворота с другой стороны выпускают людей партиями, но это не спасает от толкучки на перроне. Поезда старые, исписанные убогими граффити, явно где-то простаивавшие долгое время. При входе платишь двадцать пять евро, запихиваешься в вагон. Меня хватает за плечо мужская рука, вовлекает в купе, дверь за мной задвигается. В темноте различаю четыре фигуры, одна из них крошечная совсем.

— Садись, а то там тебя затолкают.

В купе разрешают помещаться только семьям, они все в основном сирийцы. В проходе остаются одинокие мужчины. Они — в большинстве иракцы. Полицейские утрамбовывают их, срываясь на рык:

— Go, go!

В окно светят фонариком, проверяя количество человек в купе.

— Лара, скажи Hello.

Крошечная девочка тихо лепечет что-то похожее на приветствие. В темноте различаю на ней кофточку Hello, Kitty, лосинки в цветочек, босоножки она скинула на пол. Почему-то в панамке. Глажу ее ниже затылка и ощущаю ежик коротеньких волос.

В купе — Ларины мама и папа, друг семьи Халил, который меня сюда затащил. Халил достает из рюкзака (едва ли там поместилось что-то большее, чем комплект сменной одежды) мужской одеколон, душится, пшикает Али.

Эта семья — не такие беженцы, как все, хотя тоже бегут от смерти. Из сирийского города Латакии в Германию они везут Лару. У Лары лейкемия. Ни в Сирии, ни в Турции, через которую они ехали, врачи не согласились помогать девочке.



Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

Свечу Ларе на ногти телефоном, показываю — у нас одинаковый лак. Порхнула улыбка — и девочка снова впала в задумчивость. Подперла голову рукой и смотрит в одну точку за окном.

Папа Али достает из целлофанового пакета влажные листы, слипшиеся, кое-где с потекшими чернилами. Это результаты официальных анализов. Промокли, когда плыли на лодке из Турции в Грецию.

За прозрачной дверью купе молодые парни из Ирака поднимают бунт: стучат по стенам, улюлюкают, топают. Непонятно почему мы остановились посреди пути, они требуют двигаться дальше, высовываются из окон. Али скрывает раздражение, не позволяет себе выйти и наорать на них. Его жена Зикра скидывает шлепанцы на высокой танкетке, Али протирает ей ноги влажными салфетками.

Пятый, шестой раз поезд останавливается, иракцы беснуются, выбегают из поезда и мочатся прямо на платформу.

Али все-таки не выдерживает, раскупоривает дверь нашего купе.

— Почему вы болтаете попусту? Замолчите, дайте ребенку уснуть, — кричит он по-арабски, а мне переводят.

— Эй, эй, мужик, остынь, ты не у себя дома, мы делаем, что хотим!

Али повержен, открывает окно в купе, высовывается и умывает водой лицо. Ледяной воздух прокрадывается мурашками под кожу.

Лара вертится на сиденье, тяжело вздыхает, наконец сворачивается комочком, кладет голову на перила и забывается коротким сном.

Через два часа, с рассветом, мы будем на станции Табановцы. Предстоит долгая и тяжелая дорога до границы с Сербией.

http://www.novayagazeta.ru/society/69967.html